– Да… – только и могла сказать госпожа Ши. – Теперь я все понимаю. Сегодня же скажу мужу, пусть не верит слухам. Вы добрая чистая женщина, да сохранит вас Небо! – гостья ласково погладила Шан-цзе по плечу и стала прощаться.
Шан-цзе пошла ее проводить. В саду, по обеим сторонам аллеи пышно разрослись цветы.
– Только, пожалуйста, никому ничего не рассказывайте, кроме господина Ши, – попросила Шан-цзе. – Сама я не придаю никакого значения всем этим грязным сплетням, а вот муж, должно быть, рассердился, уже несколько дней не живет дома. Я не стану перед ним оправдываться. Да и никто не стал бы на моем месте. Зачем? Ведь все равно не поймут. Отказаться от предубеждения – трудно, это вполне естественно. Каждый судит по-своему. Но мне безразличны его подозрения. Главное – быть чистой и безгрешной перед Небом. Вы не беспокойтесь – что бы со мной ни случилось, я не склоню головы, не поддамся отчаянию. Если выберете время еще разок навестить меня, мы продолжим этот разговор.
Проводив гостью до ворот, Шан-цзе возвратилась в дом.
Час был поздний. Серебряный свет луны залил всю комнату: стол, стулья, постель. Шан-цзе нажала кнопку звонка и прилегла. В тот же миг в дверях появилась служанка.
– Барышня спит? – спросила Шан-цзе.
– Давно уснули. Прикажете подавать ужин?
Служанка зажгла свет и увидела, что хозяйка полулежит на кровати.
Шан-цзе была очень хороша собой: живые глаза, нежная шея, тонкий, будто выточенный из нефрита нос, брови, словно ивовые листочки, губы, как две половинки персика, слегка растрепанные волосы… Фигура так же хороша, как и лицо. Красивый мелодичный голос вызывал невольный трепет.
– Погаси свет, глазам больно. Есть мне не хочется, а госпожу Ши я не догадалась пригласить к ужину, так что можешь отдыхать, только сначала прибери немного и приготовь свечу.
Служанка погасила свет.
– Господин нынче, пожалуй, не придет, можно закрывать входную дверь? – спросила она.
– По-моему, он никогда больше не придет… Поешь, закрой дверь и ложись спать, поздно уже.
Служанка ушла, и Шан-цзе осталась одна в залитой ярким лунным светом комнате. Свеча догорала: казалось, она выплачет сейчас до конца все свои слезы. Крохотный язычок пламени колебался от легкого ветра. Шан-цзе взяла свечу и перенесла ее на столик в углу у окна, где лежало несколько книг и молитвенник. Каждый раз перед сном Шан-цзе становилась на колени и читала наизусть какое-нибудь изречение из канонов либо несколько фраз из молитвы. Она могла забыть о чем угодно, только не об этом своем священном долге. Вот и нынешней ночью Шан-цзе, как обычно, долго стояла на коленях, погруженная в глубокое раздумье; потом вдруг очнулась и взглянула на свечу, которая, видимо, давно уже погасла.
Женщина постелила и легла. Луна скрылась. Но сон не шел к Шан-цзе, она смотрела на далекое небо, словно собиралась открыть ему свое сердце. Шан-цзе долго ворочалась с боку на бок, как вдруг услыхала какой-то шум в саду. Выглянула из окна, но там в густом ночном тумане лишь смутно виднелись деревья. Шан-цзе неслышно спустилась вниз, разбудила служанку и приказала ей узнать, что случилось. Служанка боялась одна идти в сад и стала тормошить слугу Туаня, спавшего в передней.
Вскоре служанка возвратилась.
– Угадайте, кого мы там нашли? – сквозь смех проговорила она. – Вора! Он свалился с садовой ограды: ноги перебиты, голова проломлена, лежит в луже крови, не шелохнется. Туань терновником приводит его в чувство…
После этих слов страх в душе Шан-цзе сменился состраданием, и она бросилась в сад.
– Чтоб ты сдох, скотина… выродок проклятый!..
Слуга хлестал несчастного с каким-то особым наслаждением, сопровождая побои бранью. Шан-цзе велела ему тотчас перестать, вместе со служанкой перенести раненого в дом и положить на хозяйскую тахту. Слуги были очень недовольны таким оборотом дела, полагая, что вор просто не заслуживает подобного обхождения.
Шан-цзе сразу это поняла по выражению их лиц и сказала: