— О чем это смеетесь? — вдруг спросил вошедший в комнату Степан Иваныч.
— Да вот, рассказывал между прочим, как вы меня пшеницей надули! — вдруг ляпнул Оскар Петрович и опять захохотал.
— Помню, помню! — заговорил весело Степан Иваныч. — Как не помнить! Только вот что, любезный друг, — добавил он, грозя пальцем, — кто старое помянет, тому знаешь что?
— Глаз выколоть! Знаем, штука не новая!
— То-то вот и есть! — подхватил Степан Иваныч и потом вдруг, как будто озаренный какою-то счастливою мыслью, заговорил: — Это что еще! Нешто такие штуки проделывают! Ты вот поговори-ка с моим Самойлом Иванычем, так он тебе порасскажет, как дела-то обделывать надо. Никогда не забуду. Раз принимал он у мужичка пшеничку. Доставить пшеничку на мельницу мужик не захотел, побоялся, вишь, что надуют его здесь: «Принимай, мол, у меня в амбаре, из сусека!» Ладно, в амбаре так в амбаре. Пшеница была куплена на пуды, чтобы, значит, обмера не было. Самойла Иваныч отправился, пристроил весы в амбаре, мужик выверил, и пошла приемка. Принимает, и мужик дивится, что пшеница больно легка у него; хлеб как будто хороший, тяжелый, а его в кадушку-то сыплют, сыплют… Глазам не верит мужик! Надо бы быть пудов полтораста, а вышло всего сто двадцать. Так за сто двадцать и расчет получил. Долго не говорил мне Самойла Иванов про эту штуку, да уж после покаялся…
— Что ж он сделал? — спросил дьякон.
— Очень просто! Мигнул молодцу, тот залез под амбар да снизу из-под пола сквозь щелку кадушку-то с пшеничкой палочкой и подпирал. Штука-то пустая, а вышло ловко!
И потом, вдруг переменив тон, он заговорил:
— Ну, гости дорогие, прошу не взыскать, коли угощение будет не настоящее. Здесь я как на биваках, настоящего хозяйства нет. С голоду не уморю, да и досыта не накормлю… уж извините! Здесь у меня и хаты, видите, какие, — кошку за хвост повернуть негде. Вот если бы ко мне пожаловали в мою усадьбу, там было бы дело иное. Там у меня и мебель бархатная, и зеркала…
— По-моему, у вас и здесь очень хорошо! — проговорил я.
— Он без бархату не может! — заметил Оскар Петрович, — Он ведь тоже аристократом считается!
— За свои деньги всякий себе аристократ! — перебил его Степан Иваныч. — Впрочем, к чему мне здесь бархатная мебель? Приезжаю я сюда на день, много на два, собственно по хозяйству…
Оскар Петрович даже захохотал.
— Чего хохочешь-то! — перебил его Степан Иваныч, оскалив зубы.
— Знаем мы это хозяйство!
— Чего ты знаешь-то! ничего не знаешь!
— Доводилось как-то и мне тут хозяйничать с вами.
— Что ж такое! Эка важность! Случилось как-то раз покуролесить! Не век же, в самом деле, работать. Надо когда-нибудь и суставчики порасправить, а здесь-то оно удобно, в лесу никто не увидит!
— Только все знают, — перебил его Оскар Петрович.
— А шут с ними! Что я, на краденые деньги гуляю, что ли! Уж у меня натура такая! Работать я не ленив, хоть камни посылай ворочать, а уж коли подошла линия, так не мешай никто. Всего подавай, что хочешь бери, а чтобы было!..
И, пригнувшись к уху Оскара Петровича, он что-то прошептал ему.
Оскар Петрович захохотал.
— Мы видели! — проговорил он.
Степан Иваныч опять пошептал.
— Знаем, недурна! — заметил Оскар Петрович.
— Гм! Недурна! — вскрикнул Степан Иваныч. — Красавица, а ты говоришь — недурна. Сегодня здесь будет!
И лицо Степана Иваныча перекосилось от недоброй, нехорошей улыбки, точно у сатира на картине Брюллова «Диана и Эндимион».
В это время в комнату вошел Самойла Иваныч с подносом в руках, на котором стояли стаканы с чаем и бутылка рому.
— А, Самойла Иваныч! — крикнул Брюханов, увидав своего любимого приказчика. — Ну-ка, ну-ка, расскажи-ка, как ты у мужичка-то пшеничку принимал.
Самойла Иваныч даже глаза потупил.
— Будет вам, ваше степенство! — проговорил он скромно. — Мало ли что люди насмех болтают!
Степан Иваныч захохотал.
— Ах ты, смиренник, смиренник! — воскликнул он. — На лицо-то посмотреть, как будто и в самом деле девушка красная! Ну, да ладно, ладно! Бог с тобой, будь по-твоему! Господа, пожалуйте-с! — прибавил он, указывая рукой на стаканы. — Прошу покорнейше с ромком.
И, налив нам рому, причем, конечно, не забыл и себе, он вдруг обратился к Самойле Иванычу:
— А что, «энтот», сухой-то ром будет, что ли?
Самойла Иваныч только головой мотнул.
— Послал? — спросил Брюханов.
— Послал-с.
— Агафья пошла?
— Она-с.
— Смотри, чтобы было.
— Будьте благонадежны-с.
— Дьякон! — крикнул вдруг Степан Иваныч. — Ты почему же рому-то себе не нальешь? Валяй! теперь все валяй! Теперь я добрый, слова не скажу!