— Правда! — отвечал я. — По рассказу Самойлы Иваныча я догадываюсь, что человек в шляпе и с тросточкой, встреченный им в Инясеве, действительно, мой приятель.
— Позвольте, позвольте! — перебил меня Оскар Петрович. — Так это и я слышал про этого господина. Действительно, теперь я припоминаю, мне о нем говорили. Действительно, он ходит по деревням, по трактирам, по хуторам и собирает какие-то сведения. Я даже сам видел его, только издали.
— Но кто же он такой? — спросил Степан Иваныч.
— Я тоже хотел вас об этом спросить, — подхватил Оскар Петрович.
Я назвал его фамилию.
— Ах, позвольте! — перебил меня Оскар Петрович. — Не его ли имя встречается иногда в журналах?
— Да, он пишет.
— Читал, читал! — перебил меня Оскар Петрович. — Пишет недурно, стиль хороший, читается легко. Но, воля ваша, видно по всему, что быт народный знает поверхностно. Однако дело не в том, а вот в чем. Вы знаете, что ваш приятель очень заинтересовал нашего станового, господина Абрикосова?
— Чем же? — спросил я.
— Своими беседами с крестьянами…
Степан Иваныч сомнительно покачал головой, вздохнул и потом вдруг, оборотись к Самойле Иванычу, все еще почтительно стоявшему посреди комнаты с подносом в руках, спросил:
— А что, на мельнице-то у нас барин-то этот не был?
— Не бывали-с.
— То-то, то-то! Ты тогда доложи.
— Первым долгом-с.
— А покамест давай-ка нам чайку.
Собрав стаканы, Самойла Иваныч мелкой, но быстрой походкой вышел из комнаты.
— Брильянт! — проговорил Степан Иваныч и, озаренный какою-то особенно восторженной улыбкой, кивнул головой по направлению к двери, за которою скрылся Самойла Иваныч.
Часам к одиннадцати вечера все было уже готово. Подъехал становой, г. Абрикосов, судебный пристав, земский фельдшер, учитель сельской школы, и вся эта компания, выпив с чаем бутылки две рому, а затем несколько графинов водки и несколько бутылок разного вина и наливок, помещавшихся на столе, уставленном закусками от Генералова, а равно и домашнего приготовления, была в самом наилучшем расположении духа. Расходившийся Степан Иваныч, с растрепанными седыми волосами и с суворовским хохлом, совершенно уже поднявшимся кверху, радовался, глядя на дорогих гостей, обнимал их, целовал, величал закадычными друзьями и обильно накатывал водкой и винами. Оскар Петрович, багровый как рак, хохотал, глядя на Степана Иваныча, но от компании не отставал, пил все, кроме водки, и, выпивая, говорил: «Мы можем пить все, только не водку. Мы пьем много, но так как при этом мы всегда много едим, мы и не бываем пьяны!» Дьякон, глаза которого собирались выскочить вон, басил на всю комнату, что он едет в город и что стоит ему повенчать там хоть одну свадьбу, так купцы тотчас же оторвут его с руками. Становой г. Абрикосов гремел шашкой, бряцал шпорами и шмурыгал[14] шнурок, на котором висел револьвер. Он себя вел сдержанно, посматривал на меня искоса и о приятеле моем ничего не расспрашивал, хотя Степан Иваныч, представляя меня г. Абрикосову, и добавил, что я тот самый, у которого гостит приезжий барин. Г. Абрикосов поминутно выходил зачем-то в сени, поминутно зачем-то спрашивал Самойлу Иваныча, не приезжал ли урядник, и когда Самойла Иваныч отвечал ему: «Не видать чтой-то, ваше высокоблагородие», — с недоумением пожимал плечами и еще судорожнее принимался шмурыгать шнурок револьвера. Фельдшер и учитель сельской школы сидели на полу, тянулись на палке и кончили дракой, которая, впрочем, тут же была прекращена. По комнате расстилалось и колыхалось целое облако дыма от выкуренных папирос и сигар Крафта, невзирая на то, что все окна были растворены. «Брильянт» сбился с ног. Он то и дело бегал из одной половины флигеля в другую, не поспевал откупоривать бутылки и заменять исчезавшие закуски новыми. Откупоривать бутылки он всегда уходил в угол, завинчивал штопор и, ущемив бутылку коленками, вытаскивал с натугой пробку и, отерев ладонью горлышко, ставил бутылку на стол. Приглашена была и музыка, как нам уже известно, состоявшая из скрипки и кларнета. Музыка была поставлена у входной двери, и как только раздались звуки, так общество оживилось еще более. Степан Иваныч дрябленьким старческим голосочком затянул хоровую песню, которую подхватила компания, и хор загремел.
Я воспользовался этим случаем и незаметно вышел из комнаты, но едва переступил порог, как увидал в сенях целую толпу баб и девок. Все они были разряжены в праздничные пестрые сарафаны и, скучившись в угол, хихикали, ахали и охали.
— Ну, идите же! — командовал «брильянт». — Чего жметесь-то, словно бараны какие? Агафья, чего смотришь? Тащи их!