Проводив гостью до ворот, Шан-цзе возвратилась в дом.
Час был поздний. Серебряный свет луны залил всю комнату: стол, стулья, постель. Шан-цзе нажала кнопку звонка и прилегла. В тот же миг в дверях появилась служанка.
– Барышня спит? – спросила Шан-цзе.
– Давно уснули. Прикажете подавать ужин?
Служанка зажгла свет и увидела, что хозяйка полулежит на кровати.
Шан-цзе была очень хороша собой: живые глаза, нежная шея, тонкий, будто выточенный из нефрита нос, брови, словно ивовые листочки, губы, как две половинки персика, слегка растрепанные волосы… Фигура так же хороша, как и лицо. Красивый мелодичный голос вызывал невольный трепет.
– Погаси свет, глазам больно. Есть мне не хочется, а госпожу Ши я не догадалась пригласить к ужину, так что можешь отдыхать, только сначала прибери немного и приготовь свечу.
Служанка погасила свет.
– Господин нынче, пожалуй, не придет, можно закрывать входную дверь? – спросила она.
– По-моему, он никогда больше не придет… Поешь, закрой дверь и ложись спать, поздно уже.
Служанка ушла, и Шан-цзе осталась одна в залитой ярким лунным светом комнате. Свеча догорала: казалось, она выплачет сейчас до конца все свои слезы. Крохотный язычок пламени колебался от легкого ветра. Шан-цзе взяла свечу и перенесла ее на столик в углу у окна, где лежало несколько книг и молитвенник. Каждый раз перед сном Шан-цзе становилась на колени и читала наизусть какое-нибудь изречение из канонов либо несколько фраз из молитвы. Она могла забыть о чем угодно, только не об этом своем священном долге. Вот и нынешней ночью Шан-цзе, как обычно, долго стояла на коленях, погруженная в глубокое раздумье; потом вдруг очнулась и взглянула на свечу, которая, видимо, давно уже погасла.
Женщина постелила и легла. Луна скрылась. Но сон не шел к Шан-цзе, она смотрела на далекое небо, словно собиралась открыть ему свое сердце. Шан-цзе долго ворочалась с боку на бок, как вдруг услыхала какой-то шум в саду. Выглянула из окна, но там в густом ночном тумане лишь смутно виднелись деревья. Шан-цзе неслышно спустилась вниз, разбудила служанку и приказала ей узнать, что случилось. Служанка боялась одна идти в сад и стала тормошить слугу Туаня, спавшего в передней.
Вскоре служанка возвратилась.
– Угадайте, кого мы там нашли? – сквозь смех проговорила она. – Вора! Он свалился с садовой ограды: ноги перебиты, голова проломлена, лежит в луже крови, не шелохнется. Туань терновником приводит его в чувство…
После этих слов страх в душе Шан-цзе сменился состраданием, и она бросилась в сад.
– Чтоб ты сдох, скотина… выродок проклятый!..
Слуга хлестал несчастного с каким-то особым наслаждением, сопровождая побои бранью. Шан-цзе велела ему тотчас перестать, вместе со служанкой перенести раненого в дом и положить на хозяйскую тахту. Слуги были очень недовольны таким оборотом дела, полагая, что вор просто не заслуживает подобного обхождения.
Шан-цзе сразу это поняла по выражению их лиц и сказала:
– Вор скорее, нежели кто-либо другой, достоин жалости. Кто знает, может быть, и вы… – Это было уже чересчур, и Шан-цзе решила загладить неловкость. – Войдите в его положение. Разве можно не помочь раненому? Недаром говорят: «Спаси бедствующего, помоги страждущему». Эти слова мы вспоминаем в самые трудные минуты жизни. Может, этот человек как раз и есть бедствующий и страждущий? Как же его не пожалеть! Кладите же беднягу на тахту! Не бойтесь запачкать ее кровью! Там сверху лежит тюфяк.
– Может, еще и доктора позвать?
– Погоди, подвинь-ка ближе лампу. Я на него погляжу. Пожалуй, я сама окажу ему помощь. Дай аптечку, То-нян! А ты, – обернулась она к слуге, – принеси таз с водой.
Слуги ушли, и Шан-цзе осталась одна. Вор лежал с закрытыми глазами, словно в забытьи, но отчетливо слышал все, что говорила Шан-цзе. Тронутый ее заботой, несчастный вдруг забыл, что он преступник, и даже подумал, будто в этом мире он больше других достоин любви. Впервые в жизни его пожалели! Вор слабо застонал и еле слышно произнес:
– О милосердная госпожа, да поможет тебе Бодисатва!..
Шан-цзе промыла и перевязала раны. Ноги пострадали меньше, чем голова. Пока Шан-цзе хлопотала подле раненого, начало светать. Она собралась было подняться к себе и одеться, как вдруг услышала нетерпеливый стук в дверь.
– Кто там?
– Наверное, полиция, – высказала предположение служанка.
– Кто мог сообщить в полицию? – встревожилась Шан-цзе.
При слове «полиция» незнакомец готов был на коленях просить о защите, но не в силах был двинуться с места, лишь в усталых глазах его застыла мольба. Шан-цзе начала его успокаивать.
– Я не посылала за полицией…
Только она это сказала, как за дверью послышались шаги и кто-то вошел в дом.
Это оказался, к счастью, не полицейский, а глава семейства Кэ-ван. Увидев Шан-цзе в спальном халате возле какого-то мужчины, он в ярости закричал:
– Кто это?
Шан-цзе не знала, что ответить: имя пострадавшего ей было неизвестно, а сказать, что это вор, она просто не решилась.
– Он… он ранен…
– Мне давно известно, чем ты занимаешься. Я нарочно все эти дни не приходил, хотел застать тебя врасплох. Теперь я вижу, что подозрения мои не напрасны. Пойдем поговорим. – Кэ-ван бесцеремонно потащил Шан-цзе наверх.
– Он – вор! – крикнула служанка, чтобы выручить хозяйку.
– Да! Я – вор! Вор! – вслед за ней крикнул незнакомец.
Кэ-ван презрительно усмехнулся:
– Знаю, что вор! Можешь не называть себя.
Не успела Шан-цзе переступить порог спальни, как па нее градом посыпались упреки:
– Чего только я для тебя не делаю? – кричал муж. – Захотела учиться – определил в пансион. Пожелала идти в церковь – велел заложить экипаж. Но разве этому тебя учили в школе и церкви? Говори же!
Кэ-ван слышал, что Шан-цзе ненавидит его за грубость и необразованность и собирается уйти к какому-то Таню. И вот, явившись ночью домой, он не стал ни в чем разбираться и сразу решил, что застал жену с любовником. Но Шан-цзе никак не могла понять, отчего муж сердится, и терялась в догадках: «Видимо, недоволен, что я приютила вора». Однако быть милосердной Шан-цзе повелело само Небо, и, не чувствуя за собой никакой вины, она ответила: