В перерыве заседания, в коридоре, так, чтобы не было заметно, к ней подошла соседка по дому и тихо, почти шёпотом, сказала:
- Тоня, матери твоей стало плохо, её увезли в больницу. Я собрала всё, что нужно. Фельдшер сказал, что у неё что-то серьёзное.
Первым порывом Антонины было - бежать к матери. Метнулась к выходу, но в голове пронеслось:
- А как же Василий?
И со слезами на глазах она стала просить соседку, чтобы та подежурила в больнице, пока не закончится заседание. Женщина с опаской посмотрела по сторонам, затем, решившись наконец, сказала прямо:
- Тоня, ты знаешь, мы с тобой подруги, но муж у меня - человек партийный. Дети - все комсомольцы, старший - комсорг курса в техникуме. Я, конечно, схожу в больницу и сделаю всё, что смогу, но ты больше к нам не ходи, не надо. Если что-то будет нужно, постучи незаметно в окошко, я сама к тебе приду, когда стемнеет.
Антонина не удивилась словам подруги. Всё правильно: городишко у них маленький, все друг друга знают, и рисковать никто не хочет. Тем более, что все рисковые люди давно лес валят и каналы для страны роют...
Суд тем временем продолжался. Василий думал и никак не мог понять:
- Как же так, вот они сидят здесь втроём - знающие опытные руководители железной дороги. Ну, оступились, ну, неправильно сделали, ну и что? Заставьте покрыть убытки и дайте людям спокойно работать. Ведь на своём месте мы, специалисты, принесём пользы намного больше, чем там, в лагере, ручным неквалифицированным трудом. Государство нас выучило, потратило время и средства, а теперь? Зачем же вместо молотка - микроскопом гвозди заколачивать?.. И, наконец, самое главное: кто настрочил донос?
Василий по опыту знал, что без письменного заявления, как правило, ни одно дело не возбуждается.
- Кто? Кому это нужно?
Перебрав в уме всех сослуживцев, он пришёл к выводу, что выгодно это молодому специалисту, общественному обвинителю на суде - больше некому. Теперь этот мерзавец станет руководителем, а помощников подберёт себе таких же, как он сам. Всё-таки большая ошибка начальника, что принял эту мразь на работу.
Но не зря говорят: сколько верёвочке ни виться - всё равно конец будет. Такова система, именно так она работает. Придёт время, и безжалостная, созданная и управляемая сверху машина заберёт, затянет в своё нутро, перемелет, раздавит нового начальника точно так же, как раздавила до него многих и многих…
***
Прения, наконец, закончились. Было заслушано «последнее слово» подсудимых, которые искренне раскаялись в содеянном, и суд удалился в совещательную комнату писать приговор. Тоня смотрела на мужа и начинала понимать, что увидит его не скоро, а может так случиться, что не встретятся они больше никогда.
- Выдержит ли он лагерное надругательство? – переживала Антонина. - Ведь ему уже пятьдесят пять, а за плечами - три войны и одна революция! Что с мамой? Неужели умрёт? А если её парализует, если годами будет лежать больная? Нет, пусть лучше больная, чем мёртвая! Как же я останусь одна?
У Тони, в который раз за сегодняшний день, на глаза навернулись слёзы. Ей было до боли жалко и себя, и детей, и мать, и мужа. К горлу подступил комок. Она встала, сделала несколько шагов вперёд и бросилась к Василию... Конвойные с трудом оторвали обезумевшую женщину от родного человека. Хотели вывести в коридор, но несчастная со слезами умоляла, чтобы её не разлучали с мужем, которого, быть может, видит она в последний раз…
Конвоиры были в замешательстве. Судья находился в совещательной комнате, и распоряжение отдать было некому. Антонину оставили в покое, и она заняла своё место в зале. Когда немного пришла в себя, то почувствовала, что держит в сжатом кулаке аккуратно свёрнутый листок бумаги. Узнав почерк Василия, не разворачивая, спрятала чудом попавшую к ней записку.
***
- Встать, суд идёт! - щёлкнуло по нервам у всех присутствующих.
Судья в сопровождении народных заседателей вышел, наконец, из совещательной комнаты. В народе этих двух молчаливых архангелов, вечных спутников блюстителя закона, прозвали кивалами, потому что никогда, особенно в сталинские времена, они не смели возразить председательствующему, всегда безропотно соглашаясь с любым решением, с любым мнением Народного судьи и послушно кивая ему головами. Приговор был написан заранее, за несколько дней до процесса и, как обычно, согласован с руководством. Судье оставалось только зачитать этот вердикт, тем самым завершая выполнение возложенной на него формальности.
Начальнику дали десять лет, главному - пять, а главбуху - небывалое дело - всего один год! Радость и удивление были первыми чувствами Василия. Такой мизерный по сталинским временам срок не принято было давать никому! Почему суд проявил к нему снисхождение? Это так и осталось тайной за семью печатями. Наш герой понял одно: здесь не обошлось без помощи парторга. Но говорить об этом вслух - означало погубить друга, который и так рисковал слишком многим. У Антонины, однако, были по этому поводу свои соображения. Она думала, что именно её слёзы, её отчаянный поступок повлиял на решение суда, что судьи проявили сочувствие к ней, к горю несчастной жены и матери. Не знала слабая женщина, что приговор был написан заранее и согласован в высших инстанциях.
Небольшой шум в зале отвлёк Антонину, и она не дослушала решения суда до конца. А концовка была довольно существенной:
- Все обвиняемые приговариваются к отбыванию срока в колонии общего режима с понижением в правах, без права переписки и с конфискацией имущества.
Правда, Василию назначили не полную конфискацию, а всего лишь возмещение причинённого ущерба. Но лишение возможности переписываться с семьёй стало для него серьёзным испытанием, а понижение в правах больно ударило по самолюбию бывшего коммуниста.
Суд закончился, и конвоиры начали выводить осуждённых. Антонина, будто заворожённая, смотрела и никак не могла насмотреться на любимого человека, мужа, которого отбирали у неё надолго, быть может навсегда.
- Сколько их, безвестно павших от изнурительного труда, от голода, от болезней навсегда осталось там, за колючей проволокой, в неволе! – думала бедная женщина. – Сколько молодёжи погибло, пытаясь противостоять лишениям. Сможет ли выдержать всё это её гордый стареющий Василий?
Никто не подошёл, как бывало, не утешил Тоню. Каждый боялся замараться, запутаться, разделить судьбу осуждённых... Она вспомнила вдруг, что где-то там, за стенами суда ещё один близкий её сердцу человек, её родная мать находится на грани жизни и смерти. Но сил больше не было, и только подчиняясь обстоятельствам, несчастная медленно, по инерции, покинула зал заседаний и пошла одна, не разбирая дороги.
3.
Добравшись, наконец, до больницы, Антонина спросила у дежурной сестры о больной матери. Но девушка почему-то отвела глаза и, не отвечая, ушла, сделав вид, что сильно занята. Почуяв каким-то шестым или седьмым чувством неладное, Тоня вдруг поняла, что несчастья ещё не кончились, что беда не приходит одна, что случилось нечто ужасное, непоправимое и что матери у неё, похоже, больше нет...