— Ну?
Нетерпеливый heve Майс. Впрочем, как можно осуждать человека, ожидающего самого главного решения в своей судьбе?
— М-м-м?
— Вы все узнали?
— Пожалуй, да.
— И?
Да он весь трясется… Прямо-таки, охвачен лихорадкой надежды.
— Я все вам расскажу. Но не сейчас.
— А когда?
Он почти взвыл, заставив меня сморщиться: громкие звуки всегда утомляют мою хмельную голову.
— Завтра. То есть, сегодня… Утром.
— Но почему?
— Потому… Потому что я устал. Потому что мне нужно отдохнуть. Поспать, к примеру. Я отправляюсь домой, а поутру, часиков, скажем, в десять, навещу вас и дам полный отчет.
— Домой? Вы можете спать прямо здесь, если желаете.
Я покачал пальцем перед лицом хозяина «Перевала»:
— Э нет: спать я буду только дома, в своей любимой постельке. Или ничего не получится.
Майс скривился, но все же согласно выдохнул:
— Хорошо. Риш, проводи его: а то еще нарвется на патруль — ищи его потом…
Я не лгал и не старался лишний раз поизмываться над сгорающим от нетерпения хозяином игрового дома. К сожалению, ибо — стоило. Нет, мое стремление вернуться домой было вызвано насущной необходимостью поместить печать в исходный контур и тем самым восстановить длину нитей, связывающих душу и тело.
Когда душа отправляется побродить, нити связей не рвутся: иначе подобная «прогулка» была бы первой и последней для смельчака. Нити растягиваются. А растягиваясь, истончаются почти до предела. Разумеется, чтобы все встало на свои места, толщина связей вновь должна стать прежней, и как раз для ее восстановления служит контур, заложенный Сэйдисс в границы мэнора. Строго говоря, мне не рекомендуется надолго покидать Кэллос. Правда, это не значит. что я привязан к моему дому на веки вечные. Вовсе нет. Просто если соберусь куда-то переезжать, придется озаботиться возведением подобного контура по новому месту жительства. А сделано сие исключительно для удобства Заклинательницы: ее личное присутствие, контролирующее печать, не может радовать меня каждый день существования, так что довольствуюсь малым — отражением Сэйдисс в камнях ограды…
Калитка скрипнула, открываясь. Ришиан недоверчиво спросила:
— Мы пришли, да?
Поправляю:
— Я пришел. А ты можешь возвращаться.
Гаккар с сомнением устремил взгляд на протоптанную тропку посреди аллеи, ведущей к дому.
— А ты дойдешь, да?
Я, в свою очередь, обозрел маршрут следования — до ближайшего поворота.
— Почему бы и нет?
— Скорее рухнешь в сугроб и будешь спать в нем… Вечным сном, — придя к такому выводу, Ришиан снова подхватила меня под руку и поволокла внутрь ограды.
Я не вырывался: очень надо. Провожают — и чудно. Тем более, тропка, еще днем казавшаяся мне вполне проходимой, вдруг начала упорно сопротивляться моим шагам…
До дома мы добрели, отмеченные поцелуями снега не только по колено: на повороте мне то ли захотелось прилечь, то ли шагнуть в другую сторону, в результате чего я рухнул, как подкошенный, а гаккару пришлось меня поднимать и отряхивать, заодно залепив мне пару хлестких пощечин — для приведения хоть в какое-нибудь чувство.
Самое нелюбимое мной состояние, кстати. Глаза закрываются, ноги и все остальное тело кажутся сделанными из студня, а сознание ясное, как никогда. И мысли в нем шествуют степенно и важно, яркие, четкие, на удивление последовательные. При этом с виду — размазня размазней. И никаких сил не хватает, чтобы объяснить окружающим: со мной все в полном порядке. Полнейшем. А что слова связываю с трудом, так это язык виноват. Устал и нуждается в отдыхе.
— И что дальше?
Ришиан втащила меня на крыльцо.
— Дальше?
А правда, что дальше? Наверное, нужно войти. Для того чтобы войти, обычно открывают дверь. Дверь имеется. Чем ее открывают? Ключом. Где у меня ключ? Не помню. Брал с собой? Аглис его знает…
Собираюсь поискать над притолокой, но гаккар, по-своему оценив возникшую в разговоре паузу, а именно: уверившись в том, что попасть в дом самостоятельно я не могу, поступил так, как и положено поступать. Постучал дверным молотком.
Честно говоря, не ожидал от кого-то из домашних бодрствования в третьем часу ночи, но дверь открылась почти сразу же после затихания стука. А может, мне так показалось: не считал удары пульса. Открылась и…
— Попрощаемся, да?
Ришиан сгребла меня в охапку и накрыла мои губы своими.
Пробовали целоваться со змеей? Мне вот довелось. Сегодня. Сейчас. Любопытное ощущение, особенно угрожающе щекочущий небо раздвоенный язык: мол, только попробуй дернуться — пожалеешь. А в целом ничего неожиданного: женщина, она и есть женщина. Но с какой радости вдруг?
Ришиан ослабила хватку и отстранилась. Повернула голову, бросая взгляд куда-то в дом. Я во время неожиданной атаки оказался спиной к дверям и не мог видеть, для кого был разыгран странный спектакль, а когда обернулся, дверной проем был уже девственно пуст. Ну и ладно. Мне сейчас необходимо только одно: постель.
— В десять утра, да? — Напомнил гаккар.
— Угу, — подтвердил я, перебираясь через порог.
В десять, так в десять. Все равно, матушка встает ни свет, ни заря: разбудит.
Нить седьмая.
Не спеши вперед
Не закончив старых дел:
Можешь не дойти.
— Тэйлен!
И не будет мне покоя… Никогда.
— Что ты вчера натворил?
Разве я творил? У меня, к примеру, стойкое ощущение, что разрушал. Кстати, откуда оно взялось вместе с горечью во рту?
— Просыпайся немедленно!
Нет, так мы не договаривались. Немедленно… Только при соблюдении вполне определенных условий, поэтому считаю необходимым, не отцепляя друг от друга веки, уточнить:
— Который час?
Матушка любезно сообщает:
— Семь с половиной пробило!
Семь с половиной? Пойдет. Приоткрываю один глаз.
Каула, одетая, причесанная, готовая к выходу в свет (читай, на свидание с лавками Нэйвоса), стоит у кровати, сцепив пальцы рук и прижав их к животу: любимая поза, недвусмысленно намекающая на провинность того, кому предназначена.
— Так рано, а вы уже на ногах?
— Раньше встанешь… — матушка начинает народную поговорку, а я заканчиваю:
— Дальше будешь. Хорошо, вопрос снимается. Но зачем так грозно на меня смотреть? Что случилось?
Каула всплескивает руками:
— И он еще спрашивает! Да кто ж кроме тебя знает?
— Знает о чем?
— Чем ты обидел Ливин?
Обидел? Вот еще новость. По-моему, вчера, после недолгого разговора в кабинете мы больше не виделись. Да, девушка была не в лучшем расположении духа, но всего лишь грустила, а не серьезно обижалась. Наверное. Может быть.
Сажусь на постели, потягиваясь.
— Не помню. А в чем дело?
— Она ушла.
Ну ушла, ну и на здоровье…
Стойте. Как «ушла»?!
Заметив в моих глазах недоуменный вопрос, Каула охотно продолжила докладывать о событиях, прошедших мимо меня:
— Встала сегодня рано-рано, собрала свои пожитки и ушла. Сказала, что не может больше оставаться в этом доме. Это ты постарался?
Постарался? Я ничего не делал. Точнее, ничего противозаконного и святотатственного, а все прочие поступки вполне укладываются в мое обычное времяпрепровождение. А может… Неужели?
Она открывала мне ночью дверь? Тогда все понятно: Ришиан не могла знать о наших отношениях, но, увидев на пороге молодую женщину в ночной рубашке, сделала верный вывод и мигом сочинила и исполнила пьеску, сделавшую бы честь любым столичным подмосткам. Но разве повод достаточен для гордого презрения и скоропостижного бегства?
— Так ты виноват? — не унималась Каула.
— В какой-то мере… Но я ничего не обещал и ни в чем не клялся, стало быть, не нарушил своих слов.