— Простите, у меня не было времени предупредить.
Круглые глаза настороженно блеснули:
— О чем?
— Дело в том, что я в силу некоторых обстоятельств наделен печатью Заклинателя. Надеюсь, больших пояснений не нужно?
Галчонок было азартно шевельнул бровями, но тут же опомнился: хоть и заманчиво порасспрашивать об одной из самых загадочных вещей обитаемого мира, но негоже выставлять себя несведущим, нося бляху Плеча опеки.
— Не нужно.
Он еще раз всмотрелся в стянутые запекшейся кровью и остекленевшей сукровицей края раны.
— Трогать не разрешаю.
— Поверите, я бы и не стал трогать, но…
Укоризненное:
— И доводить других до греха не нужно.
А, это мне намекают, что не стоило раззадоривать надзорных. Впрочем, я вел себя предельно… похоже на правду, дабы рожденный сознанием план претворился в жизнь без лишних затруднений. Но с точки зрения целителя, конечно же, мои действия заслуживают всяческого осуждения, а возможно, и порицания. Как бы то ни было, я почувствовал странную потребность извиниться:
— Прошу прощения.
Галчонок вскинул на меня удивленный взгляд:
— Чего?
Хм, да он меня не слушает. Тем лучше: опять выставил бы себя дураком.
— Ничего. Не обращайте внимания.
Он пожал плечами, перебирая полоски ткани. Испачканные кровью были отправлены на пол, вместо них из поясной сумки целитель извлек сравнительно чистые новые, а кроме того, пучок нащипанных волокон, капнул на него остро пахнущей травами настойки из крохотного флакона. Потом приложил намокшую подушечку к ране и вернул повязки на прежнее место, примотав мою левую руку к телу, как показалось, еще плотнее.
— Старайся не ходить много: каждый шаг, он как удар, а сотрясения могут снова сдвинуть стенки сосудов. Сейчас-то я их соединил, «на живую нитку», но лучше дождаться, пока сами зарастут.
— Мне нужно все время лежать?
— Зачем? Сидеть можно. Только когда будешь подниматься и ложиться, опирайся другой рукой и переноси весь вес на нее.
Закончив читать лекцию по восстановлению здоровья, Галчонок развернулся на каблуках и собрался уходить, но в последний момент хлопнул себя ладонью по лбу и снова подставил моему взгляду остроносое лицо:
— Да что ж такое! Вот всегда со мной так: стоит заговорить с кем-то, и все забываю, — он сдернул тряпицу со стоящей на столе кружки. — Это для тебя.
Я покосился на сосуд, наполненный почти до краев темной, совершенно непрозрачной и даже на вид густой жидкостью.
— А что это такое?
— Лекарство.
Можно было и не спрашивать. И все-таки, следует осведомиться:
— Вкус не очень…?
— Очень! — Тоном, не предполагающим пререкания, сообщил целитель, и, немного смягчившись, добавил: — Гнусный.
Интересно, наступит ли день, когда лекарства научатся делать если не приятными для языка, то хотя бы не слишком противными? Наверное, нет, потому что по глубокому убеждению всех лекарей на свете исцеление может прийти только через боль. В каком-то смысле они правы, ведь болезнь — тоже боль, а сражаться с врагом принято его же оружием.
Беру посудину в руку. Подношу ко рту. Принюхиваюсь. Пахнет гнилушкой. Ладно, не самый дурной запах. Опрокидываю содержимое кружки в рот: тут надо поступать, как с крепкой выпивкой — не останавливаться, иначе полезет обратно. Уф-ф-ф.
Ничего, пить можно. Похоже на сено, допущенное к употреблению только после подгнивания под осенними дождями, да малость приправленное землей. Главная трудность: проталкивание густой жижи подальше в горло, а вкус и прочее… Переживем отсутствие приятностей.
Галчонок смотрит, как я давлюсь целебным питьем и бормочет:
— Надо будет написать прошение ллавану Плеча…
Имеется в виду сегодняшнее неуместное посещение пострадавшего?
— Не стоит так беспокоиться о моем благополучии.
— Да при чем здесь ты?!
О, опять ошибся. Принял фантазию за реальность. В самом деле, кого волнует мое самочувствие? Да и должно ли волновать кого-то, кроме меня самого? Нет, самая правильная манера поведения в жизни: стойкое и непреходящее себялюбие. Отныне и всегда. Точка.
Но все же любопытно:
— О чем прошение-то?
Целитель вернулся из блужданий по собственным мыслям и смерил меня взглядом ученого мужа, прикидывающего, сколько лапок оторвать у таракана, чтобы тот потерял способность двигаться.
— О том, как тот, кто не нужно, ходит туда, куда не положено.
— А, понятно!
От моей неудачной попытки вильнуть в сторону, дружелюбия у собеседника не прибавилось:
— И что тебе понятно?
Так. Кажется, наше общение подошло к порогу, за которым может оказаться либо глухая стена, либо широкий и светлый коридор — выбирай, что душе угодно, только не мешкай, иначе выберут за тебя. Какой же вариант предпочесть? Биться головой о каменную кладку враждебности? Или попробовать наладить мостки к чужому сердцу? В любом случае, лукавить не стану. Скажу то, о чем думаю.
— Ты ведь недавно здесь служишь? И вообще… Недавно служишь?
— Ну, недавно, — растерянно согласился Галчонок. — Какая разница?
— Огромная.
Я стащил с кровати покрывало и путем неловких, но настойчивых попыток водрузил его на свои плечи: повязки, конечно, дело хорошее, но греют слабо, а в комнате прямо скажем, отнюдь не летняя жара. Целитель наблюдал за моими действиями, даже не предполагая оказывать помощь, правда, поступал немилосердно скорее из-за озадаченности моими словами, а не в силу черствого характера.
— Так в чем разница?
— Сталкиваясь с нарушением правил впервые, непременно загораешься желанием восстановить справедливость. Но нарушителей всегда больше, чем стоящих на страже закона, поэтому прибереги свой задор для более достойного дела.
Как и предполагал, в ответ послышалось гневное:
— Более достойного? Значит, можно позволить этим курицам все, что они ни пожелают?
— Не все. Просто не растрачивайся по мелочам. Если им нужно было меня допросить, все равно допросили бы. Разве нет?
— Право допрашивать имеет только дознаватель, ведущий следствие, — заученно возразил Галчонок.
— А право, в свою очередь, имеет дознавателя…
На сей раз он расслышал каждое слово, но смысл всей фразы целиком остался для юноши недосягаем:
— Чего?
— Э… Я пошутил.
— И насчет спускать надзору все с рук тоже?
— Ну почему же… Пиши прошение. Думаю, твой ллаван его охотно примет. А на ближайшей дружеской посиделке покажет ллавану Плеча надзора, они весело посмеются и запьют смех парой бокалов вина.
— Почем ты знаешь?
Можно подумать, своим предположением (весьма близким к истине, кстати) я открыл неведомое!
— Потом. То есть, потому. Управителям приятнее поддерживать вражду между подчиненными, чем позволять тем действовать сообща. И полезнее, разумеется. Пока служки рычат друг на друга, для них существует только один глас. Хозяйский. А вот если замолчат да прислушаются… Хлопот не оберешься.
— Хочешь сказать, ллаваны нарочно…
— Допускаю, что не все. Но большинство.
Круглые глаза расширились, словно от боли:
— Натравливают нас друг на друга?!
Не люблю разбивать зеркала чужих иллюзий, но раз уж начал…
— Таков обычный порядок. Поэтому я и говорю: не трать силы напрасно. Если хочешь приструнить надзорных, не беги с каждым замеченным нарушением к ллавану, а складывай их в копилку. На будущее. Для действительно серьезных обстоятельств.
Галчонок задумчиво почесал шею, поглядывая то на меня, то на витки испачканных полос ткани на полу.
— Может, ты и прав.
Вообще-то, я совершенно прав. Но усугублять и рассказывать, что внутри каждой управы непременно поддерживаются склоки и свары, не стану. Хватит с юноши и уже сказанного.
— Ты на все их вопросы ответил?
— Думаю, да. Это важно?
Он цыкнул зубом.
— Они не собираются приходить еще раз?