Двери огромного павильона без конца открывались и закры shy;вались, внутрь терпеливо протискивался нескончаемый поток любителей пива. А изнутри Джордж слышал гром большого духо shy;вого оркестра и рев пяти тысяч пьяных от пива голосов, сливав shy;шихся в ритмах песни «Trink, Trink, Briiderlein, Trink»[35].
Зверский голод терзал Джорджа и Генриха. Они громко ок shy;ликнули расторопную официантку, когда та проходила мимо, и услышали от нее, что если хотят горячей еды, то надо войти внутрь. Однако через минуту она направила к их столику женщи shy;ну с громадной корзиной всяческой холодной снеди. Джордж взял два восхитительных бутерброда с соленой рыбой и луком и большой кусок печеночного паштета с корочкой по краям. Ген shy;рих тоже взял несколько бутербродов, и, заказав еще по литру темного пива, они с жадностью принялись за еду. Наступила тем shy;нота. Все постройки и увеселительные предприятия Ярмарки яр shy;ко светились; из громадного, пронизанного светом мрака ночи волнами доносились громкий рев и бормотание толпы.
Когда они прикончили бутерброды и допили пиво, Генрих предложил сделать решительную попытку найти места внутри, и Джордж, до сих пор питавший сильное отвращение к спертому воздуху и шумному хаосу в павильоне, к своему удивлению обна shy;ружил, что с радостью готов присоединиться к громадной толпе в насыщенном пивными парами заведении. На сей раз он покор shy;но встал в очередь терпеливых немцев, медленно проходящих че shy;рез дверь, и вскоре обнаружил, что, окутанный пьяным шумом, терпеливо бродит вместе с толпой, медленно расхаживающей по громадному залу в поисках мест. Через некоторое время, при shy;стально вглядываясь сквозь облака и завесы дыма, клубящегося в большом павильоне, словно над полем битвы, Генрих обнаружил два свободных места за столом почти в центре зала, где на квад shy;ратном деревянном, окутанном дымом помосте сорок человек в крестьянских костюмах оглушительно играли на духовых инст shy;рументах. Оба устремились к этим местам, натыкаясь на спокой shy;но сносящих это осоловевших от пива людей.
Наконец в самом центре этой шумной суматохи они торжест shy;вующе уселись за стол, победно переводя дыхание, и немедленно заказали два литра темного и две тарелки свиной колбасы с кис shy;лой капустой. Оркестр трубил мотив «Ein Prosit! Ein Prosit!», лю shy;ди по всему залу вставали из-за столов, сцеплялись согнутыми в локте руками, поднимали кружки и, ритмично раскачиваясь взад-вперед, горланили эту замечательную застольную песню.
В этих человеческих кольцах по всему огромному, задымленно shy;му залу было нечто почти сверхъестественное и ритуальное: нечто, связанное с сущностью племени, сомкнутого в эти кольца, нечто чуждое, таинственное, словно Азия, нечто более древнее, чем древ shy;ние варварские леса, нечто раскачивающееся вокруг алтаря, при shy;носящее человеческие жертвы и пожирающее горелое мясо.
Зал оглашался их могучими голосами, содрогался в такт дви shy;жению их могучих тел, и при виде того, как они раскачиваются взад-вперед, Джорджу казалось, что им не может противостоять ничто на свете – что они должны сокрушать все, против чего вы shy;ступят. Теперь он понимал, почему другие народы так боялись немцев; внезапно его самого охватил такой жуткий, смертельный страх перед ними, что сердце замерло. У него возникло ощуще shy;ние, что он спал, пробудился в незнакомом, варварском лесу и увидел склоненные над собой злобные варварские лица: светло shy;волосые, светлоусые, эти люди опирались на толстые древки сво shy;их копий, сидели на своих щитах из высушенной кожи и взира shy;ли на него сверху вниз. Он был окружен ими, спасения не было. Джордж подумал обо всем привычном, и оно показалось очень далеким, принадлежащим не только другому миру, но и другой эпохе, отделенным веками от этого древнего темного леса вар shy;варских времен. И теперь он чуть ли не с пылким дружелюбием думал о чуждых, смуглых лицах французов, их цинизме и непо shy;рядочности, их быстрых, возбужденных голосах, их мелочности, их низменных нравах; теперь даже все их ветреные, обыденные супружеские измены казались отрадными, привычными, весе shy;лыми, очаровательными, исполненными такта. И об упрямых англичанах с их трубками, пивными, горьким пивом, туманом, изморосью, их женщинами с манерными голосами и длинными зубами – все это теперь представлялось очень сердечным, отрад shy;ным, привычным, и Джорджу хотелось оказаться среди тех лю shy;дей.
Но внезапно кто-то взял его под руку, и сквозь шум он рас shy;слышал, что обращаются к нему. Повернул голову и увидел весе shy;лое, раскрасневшееся, улыбающееся лицо хорошенькой девуш shy;ки. Она добродушно, шаловливо потянула его за руку, что-то ска shy;зала и указующе повела подбородком. Джордж повернулся в дру shy;гую сторону. Рядом с ним стоял молодой человек, ее приятель; он, тоже радостно улыбаясь, предложил Джорджу взять его под руку. Джордж взглянул на другую сторону стола и увидел Генри shy;ха, его желтоватое, унылое, рябое лицо было таким улыбающим shy;ся, радостным, каким Джордж его еще не видел. Он кивнул Джорджу. Через секунду все они сцепились за руки, раскачива shy;лись и пели в такт реву этих оглушительных голосов, раскачива shy;лись и пели все вместе, а оркестр играл «Ein Prosit!». Наконец музыка прекратилась, но теперь все барьеры рухнули, все, раскрас shy;невшиеся и счастливые, улыбались друг другу, когда песня кон shy;чилась, Джордж с Генрихом присоединили свои голоса к одобри shy;тельному реву толпы. Потом смеясь, улыбаясь, разговаривая, все сели снова.
И теперь больше не было отчужденности. Не было барьеров. Все вместе пили, ели, разговаривали. Джордж пил холодное крепкое пиво литр за литром. Пивные пары ударяли ему в мозг. Он был торжествующим и счастливым. Безбоязненно говорил на своем ломаном, скудном немецком. Генрих время от времени по shy;могал ему, но это было неважно. Ему казалось, что этих людей он знал всю жизнь. Девушка с веселым, красивым лицом оживлен shy;но пыталась выяснить, кто он и чем занимается. Джордж под shy;дразнивал ее. Не открывал правды. Говорил то одно, то другое. Что он бизнесмен, норвежец, австралиец, плотник, матрос, все, что приходило в голову, а Генрих, улыбаясь, поддерживал его во всех дурачествах. Но девушка захлопала в ладоши и восторженно закричала «Нет», она знает, кто он – художник, живописец, творческая личность. Генрих с улыбкой слегка кивнул и сказал, что Джордж не художник, писатель – он назвал его поэтом. И все удовлетворенно закивали, девушка снова восторженно захло shy;пала в ладоши и выкрикнула, что она это знала. И теперь они все вместе пили, снова сцепясь руками, раскачивались кольцом. Вскоре, поскольку уже было поздно, и люди начали покидать павильон, они поднялись вшестером, эта девушка, еще одна, двое парней и Генрих с Джорджем, и направились к выходу, с песней, сцепясь за руки, сквозь счастливую поющую толпу.
Потом наконец Джордж и Генрих покинули этих четверых молодых людей из гущи жизни, из сердца Германии, которых Джордж никогда больше не увидит – четверых людей и счастли shy;вое, раскрасневшееся, улыбающееся лицо девушки. Покинули, так и не спросив имен друг друга; покинули, утратили их с теп shy;лотой, с дружбой, с любовью в сердцах ко всем им.
Генрих и Джордж пошли своей дорогой, они – своей. Гром shy;кий шум Ярмарки становился все тише, пока не превратился в обширный, дремотный, далекий ропот. Вскоре, идя рука об руку, они вновь подошли к вокзалу и древнему сердцу Мюнхена. Пе shy;ресекли Карлплатц и вскоре оказались возле своего жилья на Те-резиенштрассе.
И однако они чувствовали, что не устали, что еще не готовы входить. Пары крепкого, хмельного пива и более того, пары това shy;рищества и любви, дружбы и человеческого тепла поднялись к их головам и сердцам. Они понимали, что это редкостное, драгоцен shy;ное явление, недолговременное очарование чуда и радости, что ему должен прийти конец, а им очень не хотелось этого конца.
То была восхитительная ночь – резкий, ледяной воздух, пус shy;тынная улица, а вдали подобный времени, подобный нескончае shy;мому и непреложному ропоту вечности, слышался далекий, дре shy;мотный, напоминающий волны шум громадной Ярмарки. Небо было безоблачным, сверкающим звездами, в вышине сиял диск луны. Поэтому они чуть постояли у своего жилья, а затем, словно повинуясь общему инстинкту, пошли дальше. Они шли по улицам и вскоре оказались перед огромным, тихим, сияющим в лунном свете зданием Старой Пинакотеки. Миновали его, вошли в окру shy;жающий парк и прогуливались рука об руку взад-вперед ровным шагом по ровному гравию. Разговаривали, пели, смеялись.