Внезапно Эстер захотелось подняться и отправиться на поис shy;ки Джорджа. На миг она забыла, что Джордж покинул ее, ей ка shy;залось, он где-то близко. Ей хотелось оказаться рядом с Джорд shy;жем, поговорить с ним, сказать ему то, что знает, передать часть своей силы и веры. Она сознавала, что знает очень много, что по shy;видала очень многое, что обладает громадными знаниями, кра shy;сотой, мощью и мудростью, и что все это было бы прекрасно, ес shy;ли б только могла поделиться всем этим с ним.
Глядя на громадные утесы зданий со множеством огней, Эстер понимала ужас и безумие, которые они вызывали у Джорджа, по shy;нимала, что все молодые люди, приехавшие из захолустья, долж shy;ны быть ошеломлены, испуганы ими. И ей хотелось найти его, сказать ему, чтобы он мужался. Сказать, что человек может быть сильнее толпы, выше башни, и поскольку она долго жила и много знала, ей хотелось сказать ему, что в мире много неизменного, многое навсегда останется тем же самым, многое пребудет вовеки.
На миг Эстер показалось, что Джордж рядом, что его можно коснуться рукой. Потом она вспомнила, что он покинул ее, что его заблудшая душа бродит Бог весть где по миру, гонимая какой-то безумной жаждой, какой-то слепой яростью, и в полученном письме говорится, что его заблудшее тело лежит теперь избитым, покалеченным в чужой земле. Она чувствовала, что теперь пре shy;красно знает, что ему нужно, что теперь могла бы спасти его, будь у нее возможность поговорить с ним.
Она видела его, когда он губил свой талант, когда его мозг омрачался безумием, когда он тратил силы на то, чтобы расши shy;бать лоб в столкновениях с жизнью. Видела, как его сжигала собственная жажда, как заключенная в нем мощь обращала когти и зубы, подобно дикому зверю, против себя и против всех, кто любил его, и она сознавала, что знает только одна, как спасти его, утолить его жажду. Она являлась стеной, которой ему недоставало, внутренним теплом, которое он искал по все shy;му свету. Поскольку поговорить с ним она не могла, ей хоте shy;лось написать ему, передать все богатство своей жизни, жатву всех своих октябрьских урожаев; но красноречие ее сердца бы shy;ло немым, она никогда не пыталась изложить на бумаге такие слова, хотя смысл их носила в себе.
Почему тебя нет в этой ночи, любимый? Где ты, когда в тем shy;ноте звонят колокола? Вот и снова их звон, как странно его слы shy;шать в этом огромном спящем городе! Сейчас во множестве ма shy;леньких городков, в мрачных, глухих местах земли маленькие ко shy;локола отбивают время! О, моя мрачная душа, мое дитя, мой до shy;рогой, мой любимый, где ты сейчас, в каком месте, в каком вре shy;мени? О, благозвучные колокола, звоните над ним, пока он спит. Я посылаю тебе свою любовь в этом звоне.
Странное время, навеки утраченное, вечно текущее, словно река! Утраченное время, утраченные люди, утраченная любовь – утраченная навеки! В этой реке ничего нельзя удержать! Ничего! Она уносит твою любовь, твою жизнь, уносит громадные суда, выходящие в море, уносит время, мрачное, неощутимое время, тикающие мгновения странного времени, отсчитывающие наш путь к смерти. Сейчас во мраке я слышу ход мрачного времени, все печальное, тайное утекание своей жизни. Все мои мысли те shy;кут, словно река, я сплю, говорю, чувствую совсем как река, те shy;кущая мимо, мимо, мимо меня к морю.
Эстер сидела с этими мыслями в Парке, пока часы не проби shy;ли полночь. Звон их унес ветер, лист продолжал трепетать на ве shy;тру, не желая падать, сухая листва неслась по дорожке перед ней.
К Эстер подошел полицейский и заговорил:
– Уже пора спать, юная леди. Где вы живете?
Она сказала:
– У меня нет дома, ибо дом – это то, где твое сердце, а у ме shy;ня сердце вырвано, и я брошена здесь умирать одна в темноте.
Полицейский спросил, ждет ли она кого-нибудь, и она отве shy;тила, что да, и будет ждать вечно, и он не придет. Полицейский попросил описать этого человека, возможно, он видел его; и она заговорила:
– У него лицо безрассудного ангела, голова его всклокочена и прекрасна, в мозгу его безумие, мрак и зло. Он беспощаднее смерти и очаровательнее цветка. Душа его создана для чистоты и света и отравлена злобными, низкими подозрениями. Мозг его должен быть ярко пламенеющим мечом, но извращен, измучен собственными кошмарами. Он бежит от тех, кто любит, обожает его, наносит им рану в сердце и покидает их, уходит с незнаком shy;цами, которые причинят ему зло. Он словно некий бог, весь со shy;творен из света и живет один, в оковах и во мраке.
Полицейский сказал, что не видел никого, кто соответствовал бы этому описанию. И Эстер ответила:
– Да, если б увидели его, то запомнили бы, потому что друго shy;го такого нет. «Лицо его прекраснее небес с парящей в них по shy;ющей птицей…» – И не смогла продолжать, потому что слезы хлынули слепящим потоком и сжали ей горло.
Полицейский сказал, что она не совсем трезвая, и это было правдой. Она пила весь день, ничего не ела, она вливала в себя от shy;раву, и облегчения ей это не принесло. («Вот до чего, – подумала она, – ты меня довел, а мы, евреи, приличные люди, исполненные гордости, и я была добронравной и преданной всю жизнь»).
Потом страж порядка сказал, что если она не уйдет, он ее аре shy;стует; ей было все равно, и она сказала:
– Я готова. Ведите меня в другую тюрьму.
Полицейский был добрым, он продолжал называть ее «юная леди», в темноте ему не было видно седых волос; он сказал, что не хочет делать этого, спросил, где она живет, и услышав, что на Парк-Авеню, решил, что женщина спьяну его разыгрывает. Но когда она сказала, что это правда, и назвала адрес, он спросил с недоверчивым выражением лица:
– Ваша фамилия есть в светском календаре?
(«Господи, ну и чудо же они, – подумала Эстер. – Ходишь, встречаешь их каждый день, а когда вспоминаешь, что они гово shy;рили, то даже не верится, это кажется невозможным, кажется, что это чья-то выдумка»).
И сказала:
– Моей фамилии нет в светском календаре, я просто-напро shy;сто маленькая еврейка, а фамилии маленьких евреек не заносят в светский календарь. Но если б существовал светский календарь для маленьких евреек, я была бы там.
Тут полицейский как-то странно посмотрел на нее. Взял под ру shy;ку, назвал «леди», они пошли по дорожке к углу и сели в такси.
Город кружился перед Эстер в каком-то пьяном танце – утес огней, безумие башен, спицы улиц, клочья и осколки хаотичной яркости. А в глазах у нее все еще трепетал тот красный лист на нижней ветке, дул ветер, и все терялось, утопало в нем.
В неприветливом трепещущем свете ветер кружил на углу га shy;зетные обрывки, они гонялись под фонарем один за другим, словно крылатые существа, по кругу, не останавливаясь, не раз shy;летаясь. То были изорванные в клочья сведения вчерашнего дня, и тот огромный мир, о котором они сообщали, уже перестал су shy;ществовать и был забыт.
Эстер сидела рядом с полицейским в такси, молчала и при shy;слушивалась в темноте к собственным мыслям:
Мы пытаемся уловить жизнь всеми этими сетями, капканами слов, наше неистовство нарастает от нашего бессилия, мы пыта shy;емся сохранить, удержать хоть что-то с помощью всей этой бес shy;плодной плодовитости прессы, и в итоге остается несколько га shy;зетных обрывков на ветру. Обладать чем бы то ни было, даже воз shy;духом, которым дышим, нам не дано, река жизни и времени течет у нас между пальцев, нам остаются только эти трепещущие, раз shy;розненные мгновения. Над этими попранными, забытыми словами, истлевшими, ставшими прахом останками прошлого, мы ты shy;сячу раз рождаемся заново и умираем, и вечно останемся только с нашей усталой плотью и с призраками случайных воспоминаний.
Вот идут под ветром двое влюбленных. Лица их обращены друг к другу, они горделивы, улыбчивы, таких, как они, нет боль shy;ше на свете, то, что они знают, никто никогда не знал. Они про shy;ходят. Следов их ног на тротуаре нет. Они оставляют этот угол ве shy;тру, пустоте, октябрю.
Красный свет светофора сменяется зеленым, и по авеню утес за утесом вздымаются здания, ужасающие в своей надменности и гордыне, в своей холодной красоте. На другой стороне улицы я вижу магазин, где работает Эдит, одиннадцать стройных этажей изысканности. Неукрашенная белая гладкость его стен подобна бедрам женщин, которых он украшает. Вдохновенное, прекрас shy;ное здание столь же высокомерно, сладострастно, роскошно, как та жизнь, что питает его, поскольку оно живет за счет нахальства моды и гибели вещей. Оно гласит о громадном богатстве и безду shy;шии, хотя на его гладких стенах ни надписи, ни символа, ни еди shy;ного знака.