– Бесполезно. У них есть фотографии.
Кирилл побледнел еще больше.
– Какие фотографии?
– Мои, естественно, – усмехнулась Анна. – И не на лоне природы, а в квартире Налимова, что самое неприятное.
– Но откуда?!
– А черт его знает… Наверное, в комнате были видеокамеры. Вот что значит быть непрофессионалом.
– Но ведь ты же не совершала остальные кражи! Шкатулку вообще нашли у Макса.
– Это еще один минус для меня. Менты в курсе наших отношений. Наверняка считают, что я шкатулку и подбросила.
Она старалась говорить спокойно, но голос ее не слушался. В горле пересохло, к глазам подкатили слезы. Она испытывала панический ужас, но не перед наказанием. Ее пугало и приводило в отчаяние то, что Макс подумает, будто это она подставила его. Он уже пережил предательство женщины, которую любил, после чего спрятался надолго в дикой сельве, ведя почти животный образ жизни. Теперь он может отчаяться навсегда, если решит, что Анна, которая сумела растопить в его сердце лед недоверия, тоже предала его.
– Анна, ты только держись, – донесся до нее голос Кирилла. Анна тряхнула головой, несколько слезинок выкатились из глаз и поползли по щекам. – У меня для тебя записка. От твоей мамы, – попытался он подбодрить ее.
Аня взяла сложенный вчетверо листок бумаги и развернула. Строчки прыгали у нее перед глазами. Она потерла рукой глаза, смахивая слезы, и прочла: «Анна! Ты опозорила нашу семью! Я больше не желаю иметь с тобой ничего общего. Можешь не надеяться, что твой отчим вмешается в это грязное дело. Ты – преступница и будешь отвечать по закону».
Подписи не было. Дочитав до конца, Анна аккуратно свернула записку, положила ее на край стола, поднялась на ноги. И тут все завертелось вокруг нее. Ее будто ударили обухом по голове, к горлу подступила тошнота. Она пошатнулась и провалилась в бездонную черную яму.
Когда Анна очнулась, ее удивил яркий свет, который нестерпимо резал глаза, и ослепительная белизна вокруг. Она слегка повернула голову, заметила широкие окна с белыми ситцевыми занавесками, прикрывающими решетку, вдохнула запах дезинфекции и поняла, что находится в больнице. Мысль вползла в мозг лениво, причиняя боль. В палате никого не было, но она не сомневалась, что за дверью дежурит охранник. Она усмехнулась: его присутствие было излишней предосторожностью, она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой.
Скрипнула дверь, она скосила глаза в ту сторону и зажмурилась, так как от этого простого движения в мозгу как будто взорвались две петарды, рассыпав сноп обжигающих искр.
– Очнулась? – спросил женский голос. Превозмогая боль, Анна открыла глаза и увидела женщину в белом халате. – Ну вот и умница. Сейчас примем лекарство.
– Почему я здесь? – спросила Анна и не узнала свой голос. Он походил на тихий свист из проколотой шины.
– А где ж тебе быть после инсульта? – удивилась медсестра.
– Инсульта? Разве это был не обморок?
– Какое там. У тебя, деточка, субарахноидальное кровоизлияние в мозг.
– А что это?
– Ничего хорошего. Можешь мне поверить. Тебе повезло, что паралич не разбил. Организм молодой, сильный – поправишься. Поделаем тебе укольчики, полежишь в постели недельку-другую и…
– Обратно в тюрьму, – невесело закончила Анна. Женщина внимательно посмотрела на нее и покачала головой. – Вы странно разговариваете со мной.
– Что ж странного? – удивилась женщина.
– Ну, я ведь преступница, а вы меня жалеете.
– Для медиков все равны. Преступник – тоже человек, – довольно резко возразила женщина. Она помолчала, потом присела на край аккуратно заправленной койки. – Знаешь, что я тебе скажу? Наговариваешь ты на себя, вот и все дела.
– С чего вы взяли?
– Или я преступников не видела? Ты, девка, сама себя в капкан загнала. Для чего – не знаю, а только зря это. Никто не стоит такой жертвы. Люди – они неблагодарные, добро быстро забывают, а то и злом отплатить норовят. Послушай меня, спасай свою свободу, покуда можно.
– А если поздно?
– Никогда не поздно, поверь моему опыту.
После этих слов женщина как будто спохватилась, сжала губы и, пряча от больной взгляд, поспешно вышла из палаты.
Анна осталась одна. Она неподвижно пролежала до наступления темноты, страдая от душевной боли сильнее, чем от физической. За окном стемнело. Анне было горько, ей казалось, что она потеряла все. Жизнь ее кончена. У нее не осталось ни единой надежды. А Ники? Что будет с мальчиком? Что его ждет, если она окажется за решеткой? Приют? О господи, жить с сознанием этого невыносимо! А стоит ли жить? Анна улыбнулась, решив, что нашла выход. Она жалела, что не умерла во время приступа, но в ее силах поправить дело. Если ее не станет, то не будет и позорного суда, а значит, Ники не будет жить с клеймом, что его приемная мать – воровка.