Из чего следовал вывод, что каким-то непостижимым образом фальшивкой оказались документы Калатхи.
До сих пор Каэрита не сообщала о своих выводах Тризу. И, прибегнув к власти избранника, заставила Салтана принести клятву на мече, что он тоже будет молчать. Теперь только она одна понимала, куда заводит эта в высшей степени неприятная цепочка доказательств, а она не собиралась ни с кем делиться своими выводами, пока не поймет, как выбраться из этого лабиринта.
Мысленно Каэрита вернулась на пару часов назад, к беседе с Тризу, состоявшейся после ужина.
— Ну, что, ваше расследование проливает какой-то новый свет на мои разногласия с бургомистром Йалит? — спросил Тризу, вертя в руках стакан.
Как и многие сотойцы, он питал пристрастие к дорогим ликерам, которые производили в Дворвенхейме и Империи Топора. Каэрите и самой они нравились, но она все время помнила, какие они крепкие, и потому предпочитала вина.
— Отчасти, милорд, — ответила она. Откинувшись в кресле, он задумчиво посмотрел на рыцаря.
— Правильно я вас понял — то, что вы с Салтаном обнаружили или, по крайней мере, обсудили сегодня днем, не подталкивает вас немедленно вынести постановление против меня?
— У меня никогда не было намерения «немедленно вынести постановление» против кого бы то ни было, милорд, — кротко ответила она. — На данном этапе я предпочитаю не говорить ничего более конкретного, хотя простое чувство справедливости вынуждает меня признать, что ситуация далеко не такая банальная, как мне казалось вначале.
— Ну, — он еле заметно улыбнулся, — видимо, я должен расценивать это как шаг вперед, учитывая ваши прежние высказывания.
Каэрита почувствовала, как в ней загорается раздражение, но справилась с собой.
— И, должен признать, я удовлетворен вашей беспристрастностью и готовностью учесть все обстоятельства, которых я и ожидал от избранника Томанака. У меня самого репутация упрямца. Я знаю, каково это, несмотря на всю честность и добрые намерения, объективно воспринимать новые доказательства, противоречащие тем, которые уже были оценены как убедительные.
На мгновенье у Каэриты мелькнула мысль: а вдруг Салтан все-таки нарушил свою клятву? Однако она тут же отбросила ее. Не верилось, что, учитывая все обстоятельства, глава магистрата мог сделать это. Но даже если бы у него и возникло такое намерение, он просто не смог бы нарушить клятву, принесенную на мече избранника, ибо этот меч в момент произнесения клятвы становится мечом самого Томанака. Это было просто еще одно напоминание о том, что не следует недооценивать ум Тризу, даже если ей не нравятся его взгляды и позиция.
— Это всегда нелегко, — согласилась она, — но избранник Томанака должен уметь это делать. Как и любой лорд, желающий управлять своими владениями по справедливости. — Она вежливо улыбнулась, постаравшись скрыть, как ее позабавили его вспыхнувшие глаза. — С другой стороны, милорд, я достигла определенного прогресса в том, что касается документов и их интерпретации. На данный момент у меня по крайней мере столько же вопросов, сколько ответов, но мне, во всяком случае, ясны сами вопросы. И я чувствую уверенность, что в итоге Томанак приведет меня к получению нужных ответов… Однако есть еще одна проблема, не имеющая отношения к документам и, во всяком случае, формально к самой Калатхе.
— В самом деле? — невозмутимо сказал он.
— Да, милорд. Видите ли, разговаривая с бургомистром Йалит, я почувствовала, что в основе ваших разногласий лежат не просто проблемы законности. Откровенно говоря, «девы войны» очень на вас сердиты. И, чтобы быть откровенной до конца, из беседы с вами я вынесла впечатление, что вы испытываете к ним точно такие же чувства.
Серые глаза Тризу потемнели, и Каэрита предостерегающим жестом вскинула руку.
— Милорд, так бывает почти всегда, когда спор достигает большого накала, как в вашем случае. И дело не в том, что враждующие стороны плохи. Просто они люди, а люди, милорд, обычно сердятся на тех, кого считают неправым или, хуже того, подозревают в желании обмануть. Вы ведь тоже наверняка это учитываете, когда приходится выносить решение в случае конфликта между вашими подданными.
Было бы преувеличением сказать, что Тризу перестал злиться, однако он нехотя кивнул, признавая, что в ее словах есть смысл.