Когда машина тронулась, Стефани обернулась и посмотрела на больницу.
— Дом, — пробормотала она. Другого дома у нее не было, как не было и других друзей, кроме врачей, медсестер и больных. Положив руки на колени, она сжала их и сидела не шевелясь в обитом бархатом салоне темно-синего «рено», пока мимо проносились незнакомые ей улицы, а за рулем сидел человек, который называл себя ее мужем. Она ехала навстречу будущему, о котором он позаботился для них обоих. На ней был твидовый костюм свободного покроя — одна из тех роскошных вещей, которые он привез ей в больницу. Наблюдая, как он ловко управляет машиной на оживленных улицах Марселя и загородном шоссе среди холмов, она чувствовала себя маленькой девочкой на лодочке, которую течение подхватило и несет куда-то далеко. Настолько далеко, что не то что догадаться, даже представить невозможно.
Доехав до Кавайона, они не останавливаясь проехали через весь город и выбрались на дорогу, которая шла в гору. Они приближались к возвышенности, откуда открывался вид на лежавшую внизу долину. На самой возвышенности, рядом с каменными воротами, они увидели большую плиту с описанием памятных событий из истории городка и прилегающей к нему равнины. Миновав ворота, Макс поехал вдоль домов, стоящих на равном расстоянии друг от друга, в стороне от извилистых дорог. Высокие деревья и кустарники словно щитом загораживали каждый дом. В этом маленьком, тихом месте Робер подыскал им самый укромный уголок — каменный дом в конце дороги на участке в несколько акров земли, поросшей лесом. Дом был почти не виден за высокой каменной стеной с воротами из кованого железа.
— Дом, — произнес Макс, повторяя слово, сказанное Стефани двумя часами раньше. Открыв дверцу, он помог ей выйти.
И вот она стала жить в нем. Экономка, мадам Бессе, разобрала чемоданы и разложила ее одежду, садовники, поприветствовали, прикоснувшись к кепкам, а один из них подарил ей красновато-коричневую хризантему из теплицы. Ее шезлонг поставили в уединенном уголке террасы, откуда она могла смотреть на расстилавшийся внизу город, домики с оранжевыми черепичными крышами, на узкие, извилистые улочки, на площади, где жизнь била ключом, на четкий изящный силуэт колокольни на фоне полей, уходящих вдаль. Терраса была выложена белым камнем, казавшимся бесцветным в лучах зимнего солнца и на фоне ярко-голубого неба; каменная кладка дома за спиной у Стефани была гладкой и теплой; а внизу, среди нагромождений скал, выделялся резко обрывавшийся в долину утес, со всех сторон поросший кустарниками и сосенками, упрямо цеплявшимися за крутой склон.
Я могла бы ее перепрыгнуть, подумала Стефани, когда в первый раз Макс усадил ее в шезлонг, и она стала разглядывать низкую ограду террасы. Могла бы просто соскользнуть с этой стены и исчезнуть. Никто бы не хватился меня, потому что они не знали бы, что меня уже нет в живых.
Она поежилась в бледных лучах январского солнца. Никто из тех, кто меня знал, не знает, где я.
Каждый день она лежала в шезлонге на террасе и слышала, как мадам Бессе энергично гремит посудой на кухне, из кабинета доносится приглушенный бас Макса, беседующего по телефону, садовник катит тачку то в теплицу, то из нее, насвистывает рабочий, меняя разбитую черепицу на крыше. Со времени приезда в Кавайон она видела и слышала только этих людей, потому что никто не приходил проведать их, и сами они тоже никуда не выходили.
— Мы обязательно будем ходить в гости, но сначала тебе нужно поправиться, — сказал Макс. — Это не к спеху, а пока осмотрись вокруг, вряд ли это место может не нравиться.
Здесь действительно было очень красиво: каменный дом, кладка которого успела выцвести на, солнце добела, со ставнями ярко-голубого цвета, с горшками красной и розовой герани на подоконниках, связками головок чеснока и сушеных трав на кухне. Спальня Стефани помещалась на первом этаже: маленькая комнатка, в ней — кровать с высоким пологом на четырех столбиках, аляповатый на вид туалетный столик и свежие цветы, которые мадам Бессе каждый день ставила на тумбочку. В день приезда Макс показал ей эту комнату.
— Здесь ты будешь поправляться, — сказал он.
Поэтому все свое время она проводила либо у себя в спальне, либо на террасе, в своем укромном уголке, откуда открывался вид на крыши Кавайона, прислушиваясь к звукам, которые доносились из дома и из сада. Лежа в шезлонге, она чувствовала, как тает тело в лучах солнца, выжигающих остатки болезненных ощущений, сохранившихся у нее после перенесенной операции. Она надевала шляпу, чтобы голова не разболелась на солнце и не пострадали чувствительные участки кожи на лице. Дни слились для нее в одно целое, пока она без единого движения по многу часов кряду лежала в шезлонге, вслушиваясь в переливчатые трели птиц и щелканье ножниц, которыми садовник подрезал изгородь из остролиста, вдыхая запахи шафрана и чеснока, когда мадам Бессе тушила рыбу в белом вине, и аромат красной розы, которую Макс принес ей после обеда.