— Вы поправились, мадам Сабрина. Я так рада. Ваша помощь будет мне очень приятна.
Мадам Бессе напевала вполголоса какую-то народную песенку, пока они разбирали большие плетеные корзины, с которыми она три раза в неделю ходила на рынок. Пол, выложенный белой плиткой, и белые шкафы делали кухню уютной и оживленной. Высокие длинные столы, как и большая плита с грилем, были выложены красной плиткой, и Стефани залюбовалась пиршеством цвета и красок, пока они с мадам Бессе вынимали из корзин и складывали горкой блестящие фиолетовые баклажаны, апельсины, лимоны, лук-порей, красновато-коричневый картофель, краснокочанную капусту, черные сморщившиеся маринованные маслины, бледно-зеленые листья эндивия, темно-зеленый шпинат и мангольд. И все эти дары природы, посуда с медным дном, банки с вареньем и уксусом ярко отсвечивали на фоне свинцово-серых окон, по которым струился дождь. У Стефани было чувство умиротворения, которое томительно, медленно росло, пока они с мадам Бессе трудились вместе. Интересно, много ли у меня было подруг, подумала она, убирая банку прованского масла золотисто-зеленого цвета и сыр из козьего молока в листьях каштана. Много, я уверена. Уверена, у меня была очень близкая подруга. Иной раз это самое лучшее, что только может быть.
— На обед у мадам будет тушеная курятина, — объявила мадам Бессе, внимательно разглядывая двух бледных куриц. Расправив крылышки, она разложила их на столе, чтобы выщипать перья, ускользнувшие от внимания мясника. — И салат из листьев эндивия. Может быть, мадам хотела бы что-нибудь еще?
Стефани ссыпала мелкий картофель в корзину.
— Я хотела бы, чтобы вы перестали называть меня «мадам».
— Но как же мне тогда вас называть, мадам?
— У меня есть имя.
— Называть вас по имени? Ах, мадам, это никуда не годится! Я же говорила: меня учили, что принято, а что не принято. А это, ясное дело, не принято. У меня просто язык не повернется звать вас по имени. Нет, мадам, это уму непостижимо.
Стефани вздохнула.
— Столько правил, столько условностей… — Две картофелины упали на пол, и она нагнулась, чтобы поднять их. — Вы с миссис Тиркелл так похожи одна на другую: так соблюдаете условности…
— С кем, мадам?
Стефани выпрямилась. Глаза у нее заблестели.
— С миссис Тиркелл.
— А кто это, мадам?
— А-а… это одна женщина, с которой я когда-то была знакома. — Она сказала это беспечным тоном, но в глубине души разволновалась. Миссис Тиркелл. Наверное, она такая же экономка, как и мадам Бессе. Где это было? Не знаю, но пока это неважно, потому что я начинаю вспоминать. Я начинаю вспоминать.
— Непохоже на французскую фамилию, — с пренебрежением сказала мадам Бессе. Найдя перышко, она с силой выдернула его. — В наше время мясникам нельзя доверять.
Стефани внимательно наблюдала за ней.
— Я хочу научиться водить машину, — произнесла она.
Мадам Бессе подняла голову.
— Слушаю, мадам.
— И я хотела бы, чтобы вы научили меня водить.
— Ах, мадам, месье Лакост, наверное, рассердится. Скажет, что это его дело, а не мое.
Стефани продолжала ссыпать картофель в корзину. Макс не хотел, чтобы она выходила из дому. Всякий раз, когда она предлагала съездить на экскурсию в Кавайон, побывать в окрестных деревушках или хотя бы съездить в «Постоялый двор на холме» — крошечное кафе в дальнем конце улицы, где они жили, он находил предлоги для того, чтобы она оставалась дома.
Один раз, правда, они там обедали у огромного камина с решеткой, выступающей над очагом, сложенным из кирпича на небольшом возвышении, но это было всего один раз. Но, как говорил Робер, может быть, чем больше она будет видеть, тем больше сумеет вспомнить. Мне нужно видеть и слышать, подумала Стефани; все что угодно, лишь бы память вернулась ко мне. Мне нужно видеть что-то еще, кроме этого дома и сада; нужно приобщаться к окружающему миру. Тогда этот мир вернется ко мне. Мне нужно выбраться отсюда. А для этого надо уметь водить машину.
— Спросите у него, мадам, — тихо ответила мадам Бессе. — Сейчас все женщины водят машину. Даже самые консервативные мужчины к этому привыкли.