— Проповедуешь доктрину вечного проклятия фашистам, Коля? — с улыбкой спросил Пащенко. Он уже успел сойтись с сержантом, они были ровесниками.
Конопатое лицо Глыбы с хитроватыми глазами, казалось, сошедшее со страниц Шолоховского «Тихого Дона», выразило откровенное удовлетворение.
— А как же, — ответил он. — У них к нам особое отношение, как и к кавказцам. Гуманное, — с издевкой добавил сержант. Он имел в виду так называемую особую политику оккупационных властей Германии на оккупированных территориях Северного Кавказа, которая должна была, по мнению фашистских пропагандистов, привлечь на сторону фашистской Германии казаков и кавказцев, но это была еще одна большая ложь гитлеровцев. В своей карательной политике на Северном Кавказе они не делали никакой разницы между казаками, кавказцами и остальным населением региона, что хорошо было известно в действующей армии.
— Вот мы и должны по-особому отвечать на их гуманность, — подумав, ответил Пащенко, — чтобы не обижались.
— Нет, без обиды не получится, — усмехнулся Глыба. — Еще далеко?
Александр открыл планшетку, вынул карту. Конечно, надо было еще утром как следует осмотреть сторожку, но Пащенко спешил поскорее доставить в село тело неизвестного. Да и кто знал, что это бывший лесник? Правда, предположение было, но только и всего. В сторожке лесника не оказалось, когда поисковая группа в самом начале пришла туда, чтобы опросить, видел ли он в лесу с ночи каких-нибудь людей или, может, заметил парашюты в небе? А потом на детальный осмотр сторожки времени уже не осталось.
Минут через двадцать между деревьями показалась покрытая бурым мхом крыша сторожки. Пащенко придержал шаг, спрятался за толстым стволом граба. Глыба и Матвеев последовали примеру командира.
Почерневшая от времени, вросшая в землю, с подслеповатым оконцем сторожка казалась чем-то похожей на ее бывшего хозяина. Запущенностью, отрешенностью, что ли, от той жизни, из которой пришли сюда Пащенко, Глыба и Матвеев. Если бы они не знали о трагическом конце лесника, о нем самом, то, наверное, не увидели бы в этой сторожке ничего особенного. А так… оконце ее напомнило Пащенко мертвый глаз Габо.
— Все спокойно, — вполголоса проговорил Глыба. — Можно идти.
В этот момент возле сторожки раздался громкий лай, а через несколько секунд выбежала и сама собака: крупный лохматый пес, похожий на кавказскую овчарку — такие стерегут в горах овечьи отары. С неистовым лаем собака кинулась в сторону людей, все еще стоявших за стволами деревьев.
Пащенко вышел на открытое место и поднял автомат. Пес заметил это движение и резко остановился, но шерсть на загривке встала дыбом, морда злобно оскалилась, он зарычал с яростью: он и не думал отступать.
Александр намеренно громко клацнул затвором автомата, и этот звук испугал собаку: она начала неохотно отступать, пятясь задом, но продолжая злобно рычать.
— Знает, что такое оружие, — с удовлетворением заметил Глыба. — Не дурак.
Продолжая держать автомат на изготовку, Пащенко пошел прямо на пса. Тот зарычал еще яростнее, а потом завыл, как волк, но отступил окончательно: отбежал от сторожки метров на десять и сел там на задние лапы.
— Такой же, как и хозяин, — сказал Александр и толкнул дверь сторожки плечом. Теперь, когда он имел полное право на обыск, Пащенко действовал уверенно.
В крохотном закутке-сенях он чуть не расшиб себе лоб, стукнувшись головой о прогнувшуюся дугой потолочную балку.
— Осторожно, товарищ командир, — предостерег Матвеев.
Глыба остался возле сторожки. Пащенко полагал, что предосторожность не помешает. Кто знает, быть может, диверсанты или дезертиры тоже пожалуют сюда, и тогда оставленный в секрете Глыба подаст своим сигнал опасности. На этот случай у командира поисковой группы имелся продуманный план захвата возможных «гостей».
В самой сторожке было так же темно, как и в сенях. Давно не мытое оконце пропускало очень мало света. Зажгли фонарик и нашли керосиновую лампу Габо. В ней еще оставалось немного керосина. При свете лампы принялись обследовать сторожку. Здесь стояли широкий топчан у глухой стены, застеленный вытертой до лоска кошмой, стол и две табуретки, сколоченные из плохо оструганных досок, висели еще несколько полок над печью, сложенной из дикого камня, на них почерневшая от копоти и грязи кухонная утварь. Везде запущенность. Почти пещерная жизнь.
— Можно подумать, что здесь жил первобытный лесной человек, — уронил Матвеев.
Пащенко промолчал, но не потому, что был не согласен с бойцом.