Лысый страж вытащил из холщовой сумки на ремне, перекинутом через шею, лист бумаги, испещренный дырочками, и протянул Буру. Лес тоже глянул. На портрете он выглядел двенадцатилетним. Таким он был, когда их набор проходил лекарский осмотр. Заключался он в стоянии перед какими-то штукенциями, назначения которых ученикам никто разъяснять не собирался. Тогда-то, наверное, их всех и «нарисовали» без красок и кисточек. У ютов были поразительные, не объяснимые никакой магией возможности. Они связывались друг с другом ничем не хуже вещунов на любых расстояниях. Связь эта почти не зависела от погоды и могла передавать голос человека со всеми его особинками: картавостью ли, заиканием, хрипотцой. Или взять эти портреты. У вещунов многое зависело от умения рисовать. Если вещун был плохим рисовальщиком, то портрет выходил мало похожим, а порой и вовсе ни на что не похожим. Портреты же, выходящие из сундучков ютов, были один в один, не отличаясь ни дырочкой. Другое дело, что не имели красок. Лес даже подозревал, что юты вообще не разбирают цветов: окраска их одежд, если ютант не ходит в форме, была настолько странной, по разумению лесичей о красоте и гармонии, что просто раздражала.
Стражник, державший Нова за плечо, вгляделся в портрет, потом внимательно осмотрел пацана и вдруг резко крутанулся на месте, ухватил за волосы на загривке и пригнул мордой к бочке с водой. В зарябившей на миг воде отразилось изборожденное морщинами лицо старика и тут же пропало. Сквозь старческую личину проступило румяное лицо отрока. Это и называлось «вывести на чистую воду». Наведенная заклятием личина в чистой воде не отражается.
— Ага! — взревел страж. — Это он! Я его узнал!
Лес рухнул на землю, оставив в лапах Лома рукав рубашки. Перекувырнулся через голову, поднялся и задал лататы. Он петлял улочками и переулками, перепрыгивал через прясла и заплоты, бежал огородами, пока не убедился, что погони нет. Забился на сеновале какого-то двора и пролежал до вечера. К Тенкиным вернулся в сумерках. Его усадили за стол и принялись потчевать, как самого дорогого гостя. Хмельного меда больше не подавали, а сразу налили большую кружку брусничной воды. Пока по пояс голый отрок сидел за столом и уплетал за обе щеки густую сметану с теплым хлебом, жареную лосятину и клюкву на меду, Тенкина пришила к рубахе новый рукав.
— Пацаны, пацаны, — покачала она головой, — все-то на вас горит. В обновке и не походите, сразу же угвоздаете или порвете.
Лес поднялся из-за стола и стал прощаться с хозяевами. Оставаться в Козырьграде стало опасно. Раз патрули выяснили, что чародей в городе, то станут прочесывать дом за домом, чтобы отыскать беглеца. За поимку им причитается награда длинной деньгой.
Тенкины собрали ему в дорогу торбу с продуктами, подарили плащ под цвет прочей одежды. Бледно-зеленая, она будет неплохо скрывать его в траве. Для хозяев подарок был неразорительным: Кос работал в ткацком цеху — станок стоял в южной комнате его крестового дома. Супруга занималась домашним хозяйством, но подрабатывала швейным делом.
Когда Лес вывел жеребца и собирался садиться, женщина поцеловала его на прощание и тихо шепнула:
— Что же ты, Лесик, так быстро собрался? Пожил бы еще, глядишь, и мне бы кое в чем помог…
— А в чем твоя печаль, бабочка? — спросил Нов.
— О таком с посторонними не говорят, — зарделась хозяйка, — но с тобой можно. Ты лечишь болезни и снимаешь заклятия. Я к лекарям обращалась, сколько сала да яиц, а то и мягкой рухляди перетаскала, все без толку. Плату берут, а помощи нет.
— А что за болезнь у тебя?
— Да женская. Никак не могу забеременеть. А детей и я, и Косюшка мой очень любим. Знал бы ты, как хочется иметь вот такого сыночка. Уж я бы его любила-холила, целовала-миловала!
Лес вытянул ладони и, не прикасаясь, обвел статную фигуру женщины от коленей до плеч. Почувствовал токи в каналах и внизу живота затор, преграду потокам энергии.
— Э-э, — сказал Косу, — заводи коня назад. Бабу твою править будем.
Они вернулись в избу, чародей велел женщине разболокаться. Тенкина застеснялась, но, как говорится, вещуну все рассказывай, а лекарю все показывай. Хозяйка разделась и легла в постель лицом в подушку. Лес долго гладил воздух ладонями над ее спиной, но никак не мог разрушить затор.
— Перевернись, — велел он, сосредоточился, и на этот раз смог вцепиться в преграду, и потоки энергии не сумели его оторвать и унести прочь. Почувствовал, что затор поддается усилиям, удвоил их и прорвался. Преграда рухнула, потоки размыли их и теперь двигались равномерно и даже красиво. А красота — залог тому, что лечение правильно, учил его дедуля Пих.
— Вот и все, — сказал Лес, распрямился и чуть не упал, настолько опустошило лечение.
Хорошо, Кос успел подхватить.
— Да что с тобой? На тебе лица нет!
— Утомился, — объяснил чародей. — Но бабу твою вылечил. Ложись сегодня же с нею, если хочешь родить сына. Родишь деда скифского царя Ковыля. А если мечтаешь о дочке, то потерпи три дня, как раз дочка и выйдет. И звать ее все будут Елена Прекрасная. Понял меня?
— Понял, как не понять! — истово затряс башкой Тенкин. — Да тебя теперь благодарить, Лесик? Чем отдариваться? Я же простой мужик, ничего в вашей магии не понимаю, ни шапки-невидимки, ни сапог-скороходов не имею, а что еще дарят чародеям — не ведаю…
— А ты поминай меня добрым словом, — посоветовал Нов, — сам другим людям добро твори и детей учи тому же. А они пускай внуков твоих учат, а те — правнуков. Так и пойдет добро по земле нашей.
— Спасибо, Лес. Храни тебя Батюшка с Матушкой.
— Проводи меня со двора.
Лес взобрался на жеребца, и теперь уже не на голый хребет, потому что Тенкин подарил ему прекрасное седло с серебряной отделкой.
Глава четвертая. Стрелы. Великое переселение евразийских народов
С юга возможно лишь в три стороны белого света бежать.