Через год D-Acid, или, как его назвали в России, «диоксид», распространился с помощью Сети по всему миру, вытеснив даже «микроскоп» — самый популярный галлюциноген того времени. Перенос клеточного алгоритма диоксида в трехмерку как будто ничего не давал; зато ходили слухи, что музыкальная «клеточная машина» в сочетании с цветовой приближает экспериментатора к сумасшедшему дому гораздо быстрее, чем цветовая в отдельности.
— Ваш кофе… сэр! — Белобрысый стоял передо мной с подчеркнуто-вежливым выражением лица.
— Может, попробуете пока комбинезон? Как раз освободилось место…
— Спасибо, я лучше посижу. Мне доклад сейчас делать, надо сосредоточиться. — На всякий случай я многозначительно подмигнул.
Бармен с понимающим видом ретировался. А я стал разглядывать пару, только что вышедшую из кубиков. Похоже, они пришли вместе и взяли кубики на одинаковое время. Но отдельно друг от друга — видно по лицам.
Я люблю разглядывать лица людей, вышедших из Сети. Это вроде игры: нужно угадать, что они там делали. Насчет девушки все ясно. Лицо — покрасневшее и обмякшее, на груди — два мокрых пятна почти правильной круглой формы, в них еще два пятнышка, потемнее. На фоне идеально-белой футболки это смотрится, как два глаза — не столько эротично, сколько комично. Впрочем, это скорее защитная ирония — девица-то занималась сексом с машиной, а не со мной!
А вот что парень там делал — это сложнее. Говорят, лица людей, выходящих из кубиков, напоминают лица зрителей, выходящих из кинотеатра. Это не всегда верно. Ведь кино — законченное произведение: пережил эмоции и пошел домой. Вот как девица эта. А у парня выражение другое: он еще там, в его мозгу еще продолжается начатый в кубике процесс. И лицо его сейчас — неприятная восковая маска безо всякого выражения. Хотя интересно, почему это самое «безо всякого» воспринимается окружающими как нечто неприятное?
Мне вдруг вспомнилось, что точно такое же лицо — но только у меня самого — часто замечала Рита. И всегда спрашивала: «Что-то случилось?». «Да ничего, я просто думаю…» — отвечал я. Но каждый раз, когда она видела меня таким, она снова и снова задавала этот вопрос.
Возможно, если бы у меня всегда было такое лицо, она не реагировала бы так встревожено. Ведь когда мы познакомились, я был другим. Она целый день присматривалась ко мне, думая, что я клоунничаю, выделываюсь, пытаюсь ее очаровать. Вечером того дня она шептала: «А ты ведь на самом деле такой… а я думала, ты играешь!» И я действительно был «таким», таким и остался. За исключением некоторых случаев, когда крепко приросшая маска все-таки спадала.
Первый раз Рита заметила меня «без лица» через месяц после нашего знакомства. Ночью она проснулась и незаметно вошла на кухню, где я сидел над диссертацией. Обернувшись на шорох, я улыбнулся — но она подошла ко мне, словно чем-то напуганная, и серьезно спросила, все ли в порядке. Напрасно я убеждал ее, что со мной все хорошо. «Не обманывай, пожалуйста. Зачем ты от меня что-то скрываешь? У тебя было такое лицо… Такое… как будто это не ты, или как будто ты умер!» — она готова была заплакать. Чтобы успокоить ее, я соврал, что один из моих выводов оказался ложным, нужное мне слово происходит совсем от других корней, и поэтому я немного расстроен.
Позже я и сам заметил, что, занимаясь умственной работой, я обычно стараюсь как можно сильнее изолироваться от посторонних взглядов. А после нескольких лет жизни за рубежом я стал «погружаться» и в присутствии других людей, чем нередко удивлял и пугал их. Рита в конце концов привыкла, что со мной «так бывает». Она теперь спрашивала «что-то случилось или ты просто думаешь?», и я молча показывал ей оттопыренный вверх большой палец.
Где она сейчас, моя Рита? В старых романах переживание разлуки было одной из основных несущих конструкций, эдаким тазобедренным суставом в скелетах сотен мелодрам. А я вот совершенно не переживаю, хотя наш роман был довольно бурным. Видимо, очередной эффект виртуального общения: Сеть приучила нас расставаться легко и быстро, без лишней грусти ожиданий, без особых размышлений о том, что делает сейчас человек, с которым ты недавно общался…
Пара, за которой я наблюдал, не торопилась уходить. Девушка усталым голосом крикнула бармену «мартини с грейпфрутом!», а молодой человек (с появившимся лицом) подошел к столику, где сидело еще трое ребят его возраста. По доносящимся слэнговым словечкам можно было легко догадаться об их увлечениях. Разлука разлукой, а вот к стереотипам юношеской романтики Сеть не так уж много прибавила, подумалось мне, и память услужливо подбросила название старого фильма с модным тогда Кинчевым: «Взломщик».