И каждый день нес с собой радость, а каждая ночь — мир и покой.
Таких, как Уилбер, фермеры называют весенними поросятами, просто потому что они родились весной. Когда Уилберу исполнилось пять недель, мистер Эрабл сказал, что поросенок уже достаточно прибавил в весе и его можно везти на продажу. Ферн отчаянно рыдала, но отец был тверд. У Уилбера рос аппетит, молока ему уже не хватало, и он стал есть кухонные отбросы. Мистер Эрабл не желал его дальше кормить. К этому времени десять братьев и сестер Уилбера были уже проданы.
— Ферн, пора его отвезти, — сказал отец. — Конечно, тебе было интересно растить поросеночка, но Уилбер уже не такой маленький, и его пора продавать.
— Позвони Зукерманам, Ферн, — предложила миссис Эрабл. — Твой дядя Хоумер иногда берет свиней на откорм. Если Уилбер будет жить у них, ты сможешь туда ходить и навещать его, когда захочешь.
— Сколько мне за него попросить? — осведомилась Ферн.
— Ну, все-таки это недомерок, — ответил мистер Эрабл. — Скажи дяде Хоумеру, что у тебя есть поросенок и ты хочешь за него шесть долларов. Посмотрим, что он скажет.
Переговоры были недолгими. Ферн позвонила, к телефону подошла тетя Эдит. Тетя Эдит прокричала дяде Хоумеру, дядя Хоумер пришел со скотного двора и поговорил с Ферн. Когда он узнал, что цена всего шесть долларов, он сказал, что покупает поросенка. На следующий день Уилбера забрали из его домика под яблоней, и он отправился жить к Зукерманам, на навозной куче в нижней части амбара.
3. Побег
Амбар был огромный и очень старый. В нем стоял запах сена и навоза, запах конского пота от уставших лошадей и чудесный сладкий запах мирно дышавших коров. Еще пахло зерном, конской сбруей, колесной мазью, резиновыми сапогами и новой веревкой. А когда кошке давали рыбью голову, то по всему амбару разносился запах рыбы. И все же сильнее всего пахло сеном, которое никогда не переводилось на огромном сеновале под крышей. Оттуда сено сбрасывали вниз коровам и овцам.
Зимой в амбаре был тепло, потому что животных почти все время держали внутри, а летом в нем стояла приятная прохлада, потому что большие двери были открыты и амбар продувало легким ветерком. В главном помещении находились стойла для рабочих лошадей, туда же загоняли на ночь коров, а внизу держали овец; здесь устроили и загончик для Уилбера. Вокруг было все, что обычно хранят в амбаре: приставные лестницы, жернова, вилы, разводные ключи, косы, сенокосилки, лопаты для разгребания снега, и топорища, подойники и ведра для воды, пустые мешки для зерна и ржавые крысоловки. В таких амбарах часто вьют гнезда ласточки. В таких амбарах любят играть дети. И все это принадлежало дяде Ферн, мистеру Хоумеру Зукерману.
Уилберу отвели уголок в нижней части амбара, прямо под коровами. Мистер Зукерман знал, что навозная куча — самое подходящее место для молодого поросенка. Свиньи любят тепло, а под амбаром с южной стороны было как раз тепло и уютно.
Ферн приходила к Уилберу почти каждый день. Она нашла старую выброшенную скамеечку для дойки и поставила ее в овчарне рядом с загончиком Уилбера. Сидя на ней, она проводила в задумчивости долгие часы, прислушиваясь к Уилберу и наблюдая за ним. Овцы быстро привыкли к Ферн и совсем ее не боялись. Ее не боялись никакие животные, потому что она держалась спокойно и приветливо. Мистер Зукерман не позволял ей ни выпускать Уилбера из загончика, ни самой заходить к нему. Зато сидеть на скамеечке и смотреть на Уилбера ей разрешалось сколько угодно. Даже просто быть рядом с Уилбером было счастье для Ферн, а для Уилбера счастье было знать, что Ферн здесь поблизости, сидит совсем рядом. Вот только развлечений у него не было никаких: ни тебе погулять, ни покататься в кукольной коляске, ни искупаться.
Как-то раз в июне, когда Уилберу было уже почти два месяца, он вышел из амбара в свой загончик. Дело было днем, но Ферн еще не приходила. Уилбер ждал на солнышке, ему было скучно и одиноко.
«Мне здесь совсем-совсем нечего делать», — подумал Уилбер. Он медленно побрел к кормушке и сунул туда рыльце посмотреть, не осталось ли чего от обеда. Нашел кусочек картофельной шелухи и съел его. Тут у него зачесалась спинка, он подошел к загородке и стал тереться о доски. Когда ему надоело это занятие, он вошел обратно в амбар, залез на навозную кучу и улегся там. Спать ему не хотелось и копаться в навозе было неохота, ему прискучило просто стоять и лежать надоело тоже.
— Мне нет еще и двух месяцев, — проговорил он, — а я уже устал от жизни. — Потом он снова вошел в свой загончик. — Когда я здесь на улице, — сказал он, — я могу разве что вернуться обратно в амбар. А из амбара всего только и остается, что снова выйти наружу.