Но мужчина не останавливался. Он бежал всю ночь, шатаясь и хрипя от усталости, при этом с силой прижимая к себе двух испуганных девочек. А они вглядывались в проясняющийся горизонт и наблюдали, как трава поглощает столпы дыма - все, что осталось от их дома.
Неожиданно зеленые стебли обратились в круглый изумруд, одолженный у Эвиты сегодня утром, и девушка торопливо прижала руки к груди. Но золотая цепочка была на месте и надежно держала камень, сияющий подобно одинокой звезде в ночном небе. И блеск этот привлек внимание эльфа, нагло ворвавшись в кладовые его памяти, где хранилась не только радость.
— Моя мама тоже умерла, когда я был совсем маленьким, — сказал Леголас, будто извиняясь за то, что Валар подарили ему лучшую судьбу, — отец рассказывал, что я уже мог связно говорить, когда это случилось, но мне не удается ее вспомнить.
Взглянув на принца, Агата увидела застывшие черты лица и сдвинутые брови, что выдавало напряжение. Но уголки его губ были чуть приподняты вверх, как и всегда.
— Возможно, ты помнишь, но не знаешь, что это твоя мама, — предположила она, пока эльф мял в руках маленькую сосновую шишку.
— Иногда, — тихо заговорил он после недолгого молчания, — когда я вижу какой-нибудь жест, взгляд… что угодно, мне кажется, будто я начинаю вспоминать, но… — выбросив шершавый кругляшек, синда плавно обернулся к своей спутнице, — думаю, это всего лишь мое желание.
Он улыбнулся, будто освободившись от ноши, а некогда твердые глаза прояснились. Они напомнили девушке голубой аквамарин — светлый камень с нежным оттенком, при верной огранке будто ловивший в свой плен отблески света, чтобы приумножить его.
— Отец сохранил многие ее драгоценности, — продолжал Леголас, опустив взгляд на сверкавший в складках воротника изумруд, — в детстве я часто перебирал их, рассматривал… Пока однажды не забрал одну вещь, сказав, что потерял ее. Больше отец мне их не показывал.
На это Агата широко улыбнулась, с трудом представляя благоразумного эльфа маленьким ребенком. С такими же забавными косичками и искренними глазами, вертящего в руках звенящие украшения и пытающегося нарисовать образ мамы в своей голове.
— Ты так и не признался?
— Нет, — рассмеялся он, — думаю, Владыка сразу все понял.
Это признание заполнило сердца обоих нежным теплом. Рассказало, что пусть отличия народов и велики, однако какие-то частички их душ все же отзываются на одни и те же мелодии.
Но внезапно повисшее молчание было резко нарушено громким треском. Словно ожидавший этого Леголас молниеносно вскочил с земли и направил в сторону дрожащих кустов лук, которого еще мгновение назад и вовсе не было рядом с ним. Испуганная Агата смогла лишь дернуться и вжалась в пень, отгоняя кровавые образы недавней схватки. Однако она не увидела стремительно несущихся теней; лишь мужской силуэт, не спеша раздвигающий густые заросли, будто плывя по волнам.
Гостя стрела отнюдь не тревожила: белая лошадь, — символ Рохана — нарисованная на металлическом нагруднике, защищала солдата, наслышанного о чувствительном зрении Эльдар. Выбравшись на маленькую полянку, он устало оборвал сковавшую ноги траву и поклонился, демонстрируя взъерошенные светлые волосы. Под украшенными резьбой наручами и оплечьями у мужчины застряли веточки с листьями: оказалось, Леголаса искали так долго из-за суматохи в Эдорасе, чьи власти не успели заменить уставших людей.
А виной тому был приезд Трандуила, державшийся в строжайшем секрете ради безопасности. Даже время прибытия — рассвет — выбрали не случайно. Но известие о таком событии оказалось невозможно удержать за пределами Золотого Чертога, и народ еще затемно стал собираться у ворот изгороди.
Солдаты, часть из которых отправили в лес, не справлялись с наплывом зевак. Маршалам пришлось вызвать дворцовую стражу, но и это не помогло: люди уходили и приходили вновь, уступая любопытству. Ведь когда еще все эти крестьяне, лавочники, швеи и кузнецы смогут увидеть эльфов? И не просто эльфов, а самого Владыку Лихолесья, помнящего Дориат и Битву Последнего Союза. Который живет, и еще будет жить столько, сколько они и представить себе не могут!
Эти мысли пьянили людей, снова и снова маня их к воротам и приводя в отчаяние королевских советников, в итоге уступивших толпе. Людей поставили вдоль извилистой дороги, ведущей от изгороди к Медусельду, но боясь возвращения «прокаженного» орка или еще кого, всех стали тщательно досматривать.
Однако процесс затянулся из-за громких криков и освещенной факелами возни, иногда перераставшей в мелкие драки: солдаты забирали все, что напоминало оружие. Даже палки у стариков, что возмущенный народ принял за оскорбление. Все ругались, взывая к справедливости, даже не задумываясь о том, что если на Владыку Леса совершат покушение — исход будет суровым для всех.
Подготовка завершилась лишь с восходом желто-оранжевого солнца, еще не слепящего глаза, в отличие от блеска ледников вокруг города. Люди, закутанные в серые и коричневые плащи, беспокойно шептались, наблюдая, как стремительно проясняется нежно-розовое небо и рассеиваются пушистые облака. Но когда снаружи послышался громогласный звук рога, и тяжелые ворота стали медленно отворяться, толпа вмиг затихла, готовясь увидеть полубожественных существ. Только вместо них, звонко гремя подковами, в Эдорас галопом ворвались десятки белоснежных лошадей в синих попонах, расшитых медными нитями. Они несли на себе эльфийских стражей в черных плащах, легких кольчугах и плотных шлемах; настолько плотных, что удавалось разглядеть лишь кончики носов из-под Y-образных прорезей.
Двое первых всадников несли знамена на высоких древках, превосходящих человеческий рост. Но изображение на полотнах было трудно разобрать, и людские взгляды приковали к себе треугольные щиты с такими же неясными узорами. Прямиком за воинами скакала другая группа эльфов, тоже в кольчугах, но отсутствие шлемов выдавало, скорее, приближенных Трандуила Орофериона, чем стражей. Их плащи были красными или алыми, волосы украшали ажурные обручи или косы, заплетенные на висках. При этом ехавшего в центре Владыку можно было узнать и без королевских регалий. Изначально толпу заинтересовало странное животное, похожее на огромного оленя, чья лоснящаяся шкура отражала свет. Но рога на голове зверя казались лосиными, отчего мнения наблюдателей разделились.
Наездник вызывал не меньше сомнений: он ехал слишком быстро, что не позволяло рассмотреть лицо. Только волосы белели на фоне ярко-малинового плаща. Однако было ясно, что эльф молод — разве этот статный и крепкий мужчина, горделиво вздернувший подбородок, мог видеть самого Исилдура и Саурона?
Нет, хоть люди и слышали о нетленной молодости Эльдар, поверить в такое чудо оказалось слишком трудно. И поэтому они тянулись к гостям, кричали и галдели, вынудив солдат у дороги взяться за руки, чтобы удерживать неумолимую стихию любопытства земляков. К их облегчению, эльфы не собирались развлекать толпу и быстро промчались к насыпи, где располагался Медусельд, золотые стены которого сияли золотом. Мраморную площадку перед ним заполонили дворцовые обитатели, старавшиеся поразить друг друга количеством украшений и яркостью нарядов, отчего напоминали садовую клумбу.
Лишь у Маршала из Волда это глупое соревнование не вызывало эмоций; впадинки на рябом лице углубились, глаза покраснели, а украшенный каракулем желтый кафтан едва держался на ослабших плечах. Леголаса все еще не нашли, и мужчине оставалось лишь беспомощно хмурить густые серые брови, считая минуты до катастрофы. Однако Валар были добры к нему, и еще до того, как Владыка Леса спешился и направился к лестнице, за спинами крестьян промчалась лошадь, везущая на себе принца и его спутницу.
Подъехав достаточно близко, эльф спрыгнул на землю, и, одарив Агату улыбкой, направился в толпу. Разумеется, девушке тоже хотелось посмотреть на чужеземцев, но усталость подавила интерес. Она лишь дождалась, пока Трандуил с сыном показались над головами людей, а затем пришпорила коня, намереваясь попасть в Золотой Чертог с помощью коридора для слуг.