— Знаешь, Котегава, я думал, что такое только в голливудских боевиках бывает! — сознался я, оглядывая панораму города с высоты уже вертолётной площадки на крыше. — Ты тут вертолёт и хранишь?
— Нет, завтра приедет пилот с аэродрома и перегонит «пташку» к ангарам. А аренда посадочного места входит в стоимость квартиры.
— Тебя, наверно, считают изрядно эксцентричной особой? Я имею в виду, в «твоём» круге.
— Не считают, уверяю тебя. Я не гоняю ночью по развязкам, я не покупаю себе сразу три спорткара «чтобы было», более того, даже вожу свой «мерседес» сама. Когда твой достаток переваливает за определённую сумму в месяц, внезапно оказывается, что и тратиться на поддержание всего этого — квартиры, машины, личного транспорта — приходится в обязательном порядке. А то слишком много неудобств.
Я только хмыкнул. Удобства, неудобства, а Цутигуме призналась, что потащила меня с собой в город не только из политических соображений, а чтобы я банально помог ей убраться в квартире, впрочем, учитывая, какими украшениями была заполнена одна из спален, повозиться нам вдвоём пришлось изрядно. Вообще, пауки, если надо, просто съедают собственную паутину, но дорогумо, получившую «исцеление» моим паромом, от одной мысли о выполнении подобной операции немедленно выворачивало. Что, правда, не помешало паучихе на пять минут обернуться и нацедить литров восемь специальной слюны с ферментами, разрушающими её паутинную нить. Срезая и отрывая то, что не срезается (слава Ками, это была структурная, а не ловчая нить!) я размышлял о том, что девушке было банально страшно и больно возвращаться домой одной. Несмотря на то, что я пообещал, что прошлое больше её не побеспокоит, Котегава безотчётно боялась остаться с ним один на один, и с этим желательно было что-то сделать. Впрочем, что значит, «что-то»? Всё прозрачно, как слеза!
А потом были сумасшедшие пять дней в столице, где я наконец оценил воистину неторопливый темп жизни в «нашем захолустье». Токио — это куда круче, чем Москва! Одни маятниковые миграции, когда центр города заполняет непрерывная толпа людей, целое море голов растекается по широким тротуарам — это неописуемо! В российской столице «там» такое можно было увидеть разве что на платформе «Выхино» или в подобных местах — «шлюзах пересадок» общественного транспорта, а тут — просто улица! Вечер или утро — время, когда на машине в городе лучше не появляться — просто из подземного гаража можно выезжать час! Да что там говорить…
…а по вечерам я готовил нам ужин, вёл с Цутигуме беседы на отвлечённые темы (которые по большей части скатывались в уже стандартные для меня «поучения», которым я внимал, затаив дыхание — а иногда и просто записывал) и всячески старался «откомфортить» остающуюся в городе дорогумо. После нескольких дней, мне удалось пересилить себя, и ответить на одну из её реплик, в которых наедине между нами всё чаще мелькало слово ‘сын’ — ‘конечно, мама’.
Для каждого человека в душе есть что-то святое, светлое, то, во что он верит, что никогда не позволит запятнать. Для кого-то это Бог, кто-то втайне умиляется по детской книжке или встречает рассвет на крыше дома, а для кого-то это отношение к родителям. Мне… тому «мне», который жил до «попадания» в Москве и работал завлабом… не то чтобы не повезло с родителями — я просто не мог наладить с ними контакт. Такое бывает, чем дальше живёшь — тем сильнее отдаляются твои интересы и твоё видение мира от этих родных, но почему-то ставших такими далёкими людей. Возможно, дело было в религии, в которую мои самые близкие родственники внезапно ударились на старости лет, а возможно — просто потому, что я был беспокойным ребёнком, и «сплавив» меня наконец на «вольные хлеба», они смогли отдохнуть и расслабится, не ожидая очередной каверзы от сыночка, умудрившегося потерять посреди зимы шапку или задающего очередной неудобный вопрос. Общались мы регулярно, но из серии «я про вас не забыл», «окей, у нас тоже всё по-старому»… а попав сюда, я волевым усилием решил, что время «там» для меня остановилось… или, может быть, прошло уже тысячу, скажем, лет, и ничего не изменить. В любом случае, попадать назад я не рвался — скажем так, обнаружить, что возвращаться не во что, или что я тут копия себя там… или ещё какая гадость, придумайте на выбор — шанс был слишком высокий. Это при той небольшой вероятности, что я смогу подобрать условия, чтобы «присниться себе назад». Не факт, что установка, схемы которой я на досуге перечертил ещё в первый год, будет тут работать аналогично другому миру… в общем, мне было банально страшно испытывать судьбу. И тут мне уже было что терять. И кого подводить. В общем, сказать «мама» было для меня, как порвать последнюю нить, связывающую меня здесь и ту далёкую «Землю» неизвестно где. Я знал, что это чисто выверт моей психики, я знал… но всё равно это было чертовски тяжело! Гораздо тяжелее, чем говорить «отец» и «мать» про родителей Юто — которым себя искренне считал. Просто, они были моими биологическими родителями для «здесь»… а ещё они почти полностью умудрились затереть себя из моей памяти…