Работа близилась к концу, и меня даже хватало, чтобы бодро рапортовать об этом Арсению свет Викентьичу. Добрый старик разволновался, когда увидел меня, и предложил как следует отдохнуть, но я сослалась на грядущие праздники.
Последние страницы давались тяжело. Вот еще раздумья о дальнейшей жизни, и еще немного денег в банке, чтобы пожить потом всласть, когда он вернется в Англию. Но мертвых по морскому обычаю хоронят в море, а английские берега так далеки от Вест-Индии.
- Лихорадка, - проговорил судовой врач мичману. Несмотря на жару, доктор был в парике и при полном параде, словно готовился принять короля с королевой.
- Он выживет?
- Мое искусство бессильно, сэр. Я не хочу больше пускать кровь: жар не спадает. В здешнем климате это опасно.
Странно, но он словно знал, что я здесь, сижу на краю постели больного, точно боюсь его побеспокоить. Доктор удивительно напоминал Кнеллера: тот же тонкий нос, тот же голос, те же выверенные жесты. За стеной больничного барака шумело море: сердитое, рокочущее.
- Ты мог уехать, - говорила я, глядя на его осунувшееся лицо. - Как глупо все получилось...
Он шевельнул губами, и я наклонилась, чтобы лучше его расслышать. "Нет, - вот что говорил его взгляд. - Я ждал".
Сзади тихонько переговаривались доктор и мичман: казалось, они где-то на другом континенте. Тяжелый запах болезни рассеивался, исчезал.
- Чего ты ждал, зачем?
- Я ждал, когда она придет.
- Кто?
- Та, что была рядом. Теперь мы поедем в Англию... Через три месяца... В Англию...
- Да, - вздохнул доктор, похожий на Кнеллера. - Конечно, дружище. Через три месяца.
Он остро и знакомо взглянул на меня, и я вздрогнула: может быть, именно это он имел в виду, когда говорил, что его крест - иной крест? Не может путешествовать во времени тот, кто в нем живет, без конца и без края.
Мой морской офицер сжал мою руку, и я почувствовала его прикосновение, как будто мы были вместе, в одном пространстве, и я сжала ее в ответ, пожелав, чтобы миг прикосновения не закончился в ближайшие сотню лет.
"Я не потеряю тебя".
"Никогда".
Звезды не встали так, как обещал Кнеллер, и чуда не случилось. Двести пятнадцать лет назад без двух недель он умер, и нет ни могилы, ни памяти о нем, кроме моего перевода для научной работы. Глупый и самодовольный капитан пережил его почти на полвека, купаясь в славе и почестях, но никто не помнил тех безымянных, что создали ему эту славу.
"Это всего лишь история. Глупо принимать события так близко к сердцу", - робко утешал меня Арсений свет мой Викентьич, а затем выдал премиальные и пожелал съездить и хорошо отдохнуть. В порыве великодушия он даже предложил подержать у себя моего кота. Не думаю, что он был бы так обрадован, если бы узнал, куда именно я собралась.
Билет туда и обратно на самолет до Антигуа и Барбуды, в город Сен-Джон под палящим солнцем, стоил не так дорого: меньше моей месячной зарплаты. Мне хотелось посмотреть, как оно там: безумие ли мной овладело или действительно в своих видениях я видела то, что было на самом деле.
Пересадка на этот рейс была в Лондоне, из одного аэропорта надо было ехать в другой. Почему-то я никак не могла сориентироваться по карте, где искать автобусную остановку, и уставшая, встрепанная, присела отдохнуть на свой чемодан.
- Вы не боитесь, что ваши вещи помнутся? - спросил кто-то из-за моей спины, и, странное дело, какой-то ком подступил к горлу.
Я медленно обернулась, и внутри я уже знала, кто там, позади меня. Сердце было готово выскочить из груди.
- Нет. Вещи не имеют значения.
Ведь Кнеллер говорил, что получится кое-что.
Но он совсем не говорил, когда и как это кое-что случится.