Спросите, почему сие меня так тревожило? Отвечаю охотно: как уже говорилось, для простой прогулки Пресветлая мать не потратила бы мой долг. Значит, впереди нас ожидало какое-то сложное дело. И если это действительно исторический отрезок моей родной реальности, в нем должно случиться что-то поистине грандиозное. Нечто такое, что было бы просто обязано добраться до потомков хотя бы в виде сказок и легенд. И если бы мне удалось узнать, в какое время нас закинула Алив, уже можно было бы чуть увереннее сказать, зачем именно она это сделала.
Что ж, боюсь, тайна откроется не раньше того, как этого захочет сама Пресветлая.
Это печалило. К тому же было совершенно не понятно, почему Алив просто бросила нас посреди дороги в лужу без конкретизации своих требований. И ведь не спросишь заразу! Очень живо представляется, как она сейчас наблюдает за нами и веселится. Или оценивает, как мы приспосабливаемся и соображаем… Тьфу! Хель и то попроще будет, на мой предвзятый взгляд.
С этой мыслью я забылся беспокойным сном, в котором, балансируя на грани дремоты и реальности, пытался что-то выбрать. Что именно — не знал, но почему-то это было очень важно.
Утро началось с холода; он проникал в кости, силком вытягивая из мира сновидений. Рядом жалобно вздохнула Альга, в ответ что-то недовольно промычал Василий. За недолгие часы относительного отдыха мы как-то незаметно сбились в кучку, стараясь согреться. Так что моей супруге, оказавшейся в центре весьма забавной композиции, жаловаться было грешно, а вот мне ужасно надуло спину, из-за чего несколько минут даже пошевелиться не мог.
— Избавь Пресветлая от таких условий! Я не настолько молод и жалок, чтобы ютиться по чердакам и спать на соломе!
— И тебе доброе утро, — согласился иномирец.
— Помолчите, — попросила Альга. — Мне кажется, или мы имеем все шансы опоздать к казни?
Прислушавшись, я также различил возбужденные голоса сельчан, обсуждающих скорую расправу над колдунами. «Добрые» люди сожалели, что от урожая осталось всего ничего, и тратить даже самый гнилой овощ на приговоренных было бы расточительством. Грязь почему-то казалась им недостаточно оскорбительной…
— Прогрессивное общество, бесспорно! — кряхтя, Василия поднялся на ноги, но разогнуться по причине низко сходящихся над головой досок не смог, только стукнулся макушкой, после чего поспешил к небольшому люку вниз. — Мне одному хочется спасти этих колдунов? — совсем тихо уточнил он, начав спускаться и удостоверившись, что хозяев дома нет.
— Сначала посмотрим, а уже потом решим. Хотя врать не буду: любоваться зрелищем я не намерен.
— А отбиваться от толпы разгневанных крестьян, прикрывая каких-то наверняка искалеченных бродяг? — недовольно фыркнула Альга, пробираясь к люку на четвереньках, чтобы подобно Василию не познакомиться с потолком.
— Ну-у… моя дорогая… — я даже не сразу нашелся с ответом. Только спустившись по шаткой лесенке в бедную комнату и наскоро вытащив из мешка пакет с пирожками, оставленными на роль завтрака, спросил у супруги: — С каких пор ты стала такой боязливой и осторожной?
— Поживешь с вами, — был мне ответ, сдобренный многозначительным взглядом.
Специально для нас староста оставил на столе небольшой тазик с водой, которой, видимо, достопочтимым господам и даме предлагалось умыться. Естественно, мы с Василием посторонились, пропустив Альгу вперед нашей скромной очереди. Я понадеялся, что занятый сборами, не забыл положить в сумку мешочек с целебными корешками. Если с утра такой пожевать, глядишь, за пару недель зубы не выпадут от подобных условий, и никого несвежим дыханием не распугаешь.
Решив не откладывать в долгий ящик, вернулся к вещам, проверив поочередно все карманы, и все-таки в последнем нашел искомое. Пересчитав, впал в некое уныние, но потом подумал, что запас на первое время — уже хорошо. Василий корешкам обрадовался, как родным, Альга захлопала в ладоши и с искренним восхищением заметила, что я — гений.
Приятно, да.
Зеркал в доме не нашлось, чтобы оценить насколько плохо я выглядел.
Пришлось кое-как пригладить заметно поседевшую за последний год шевелюру пятерней, оправить одежду и убедить Альгу, что выглядит она превосходно. Правда, сначала отсутствие чего-нибудь отражающего насторожило, наведя на мысли о нечисти, но после я спохватился: откуда у бедных крестьян деньги на такую роскошь? На себя полюбоваться и в ведре с водой можно. Это на землях Ритов, куда ни глянь — благолепие и сытость.
Будут, поправил себя, не раньше, чем через пять-шесть веков, и то, если мы здесь ничего лишнего не наворотим. История — вещь хрупкая и нежная, обращаться с ней надобно бережно: кого попало не убивать, новшеств не вводить и строго следить за собственным языком, дабы не сболтнуть лишнего.
Протяжно проскрипела входная дверь, словно жалуясь на свою горькую судьбу. Нас позвал староста, сообщив, что все приготовления завершены — ждут только дорогих гостей.
— Люди согласились, что хорошо вы к нам попали. А то один кричит, что высокородный господин. Поди врет. Да и кровь благородная от колдовства не застрахована. Только вдруг потом наши посевы пожгут и молодых под нож пустят, чтобы отомстить? Вы уж разрешите наши сомнения. Оно, конечно, создательница сказала: всех колдунов огню, но и самим-то жить хочется! — приговаривал староста, провожая нас на крошечную площадь — пятачок посреди главной и единственной улицы селения. — Как скажете, ваша светлость, так и будет, ваше слово-то крепкое, сразу видно.
Судя по всему, собрались все местные жители. Даже малышню привели. Впрочем, половину собравшихся составляли старики: седые и высохшие, наводящие на мысль, что деревне осталось стоять несколько десятилетий до того, как опустеет последний дом, а новые поколения уйдут на поиски лучшей жизни.
На скромном возвышении, сбитом из широких досок, к ритуальным столбам привязали двух юнцов. Молодые лица, не знакомые с бритвой, были помяты и изукрашены кровоподтеками. Но сильно покалеченными пленники не выглядели. Один парень — повыше и покрупнее — не замолкая, ниспосылал на головы всем присутствующим проклятия и обещал, что его отец — могущественный князь — не отставит от деревни даже кучки обгорелых досок. Второй, совсем тоненький, словно подросток или девчонка, молчал, поджав губы, и неодобрительно косил огромными синими глазищами на собрата по несчастью. Выглядел, надо сказать, он престранно: лицо белее белого — только глаза и выделяются, зато одет во все черное; волосы — русые, падают на лоб неровными прядями. И чувствовалось в нем что-то такое, недоброе, что я даже подумал — может, к лучшему будет их сжечь? Не может тощий парнишка смотреть так жутко.
— Оррен, ты как хочешь, — начал Василий каким-то не своим, помертвевшим, голосом, — но если бы я не знал тебя и первый раз увидел сейчас, решил бы что этот глазастый парень — твой сын.
— Ага, — выдохнула Альга.
Староста покосился на нас: он уже отошел на приличное расстояние и фразы Василия услышать не мог, но, видимо, сам обратил внимание на указанное сходство. Сказать по-честному, ответить так это или не так — мне было сложно. Я-то себя со стороны не вижу, насколько похоже? Но, действительно, с портрета Норта, чьей копией я являлся, на меня смотрели именно такие глаза. Да и масть. Не то, чтобы русые люди были редкостью, но чем дольше я смотрел на парня — тем больше знакомых черт замечал.
— Князь Литт никогда не простит вам смерть своего единственного сына! — заявил высокий мальчишка уже как-то вяло, понимая, что на селян его угрозы действуют примерно так же, как увещевания одинокого грибника, повстречавшего на узкой тропке голодного волка.
Кажется, подпрыгнули мы синхронно. А потом переглянулись: вдруг послышалось?
Однако нет, прозвучавшая фамилия явно писалась с двумя «т» на конце, но, без сомнений, относилась к тем «Литам», о которых мы втроем дружно подумали. И о, ужас! Присмотревшись, я нашел определенные сходства с Кристианом — брови, форма подбородка и скул и даже то, как он поворачивал голову. Вот что называется — порода! За столько времени (узнать бы еще, сколько именно) и череду браков с представителями самых разнообразных рас, кровь императоров продолжала нести в себе частицу основателя своего славного и древнего рода.