— Ну так что, детективы теперь выслеживают маршалов? — поддел его Кон.
Кокран взглянул на него.
— Если бы ты просто сказал, когда он вернется, вместо того чтобы давать повод для преследования, мне бы не пришлось этого делать.
— А я говорил тебе, — яростно ответил Кон, подаваясь вперед и указывая на Кокрана, — что у нас нет привычки предоставлять личную информацию людям, которые не являются семьей или друзьями членов нашей команды.
— Я его бывший напарник и полицейский.
— А полицейским, конечно же, можно полностью доверять, — усмехнулся Кон.
— Ага, а может и нет, правда? — Ковальски сыпал соль на открытую рану, которой стало продолжающееся расследование Министерства юстиции в отношении Чикагской полиции. — Не уверен, что кто-нибудь из вас, ублюдков, знает, что такое порядок.
Прежде чем ситуация обострилась, я встал и направился к двери. Кокран следовал за мной по пятам.
Выйдя на улицу, я обернулся, порядком раздраженный тем, что моя еда остывает, и Кокран отступил на шаг, чтобы не столкнуться со мной.
— Чего тебе надо? — прорычал я, выплескивая весь свой негатив, даже не собираясь фильтровать речь и сдерживать эмоции, как делал практически со всеми остальными.
— Пистолет, — спокойно ответил он, скрестив руки на груди и глядя мне прямо в глаза.
— Объясни, — потребовал я резко и холодно.
— Речь об Оскаре Дарре.
Все знали эту историю.
— Бывший бандит-головорез?
— Да.
Нужно было подумать.
— Я считал, он мертв.
— Да, как и многие другие, но он объявился на прошлой неделе во время обычной чистки турецкой бани на Цицерон-авеню.
— Ни хрена себе.
Кокран пожал плечами.
— Где, блядь, он был все это время?
— Залег на дно в Спрингфилде с каким-то кузеном.
Я хмыкнул и прислонился спиной к стене закусочной. Ноябрь в Чикаго накануне Дня благодарения еще не был морозным, но уже достаточно похолодало. И я порадовался тому, что под кожаной курткой у меня толстовка с капюшоном. Иначе ветер просифонил бы меня насквозь.
— Какое отношение это имеет к тому, что ты здесь?
— Я…
— Это будет длинная история?
Он не ответил, лишь откашлялся и прислонился плечом к стене, так что оказался лицом ко мне. Для любого, кто проходил мимо, мы выглядели как два приятеля, вышедшие побеседовать.
— Хорошо, — вздохнул я. — Рассказывай.
— В общем, после того как мы забрали и отвезли Дарра обратно в участок, он начал петь нам, что если мы согласимся заключить с ним сделку, он скажет, где находится пистолет, из которого был убит Джоуи Ромелли.
Я непонимающе покачал головой.
— Ничего не понял.
— Ты не помнишь Ромелли?
— Я помню Винсента Ромелли, который возглавлял криминальную семью Цилионе, но он уже давно мертв. Кто такой Джоуи?
— Его сын.
— У него был сын?
— Был — ключевое слово, ага.
— И как он умер?
— Ну, по словам Дарра, его застрелил некий Андрео Фиоре.
— Кто? — я снова начинал раздражаться. Ненавижу играть в «назови бандита» и особенно не хотелось играть в это с Кокраном.
— В свое время он был мордоворотом Винсента Ромелли.
— Ладно, давай-ка разберемся, — начал я, поворачиваясь к нему лицом. — Вы, ребята, берете Дарра, потому что по какой-то причине он оказался в городе, и когда вы его хватаете, он хочет сдать этого Фиоре, чтобы заключить сделку.
— Да.
— А почему тебя это волнует?
— Ну, поначалу не волновало. Мы с Баррето посчитали, что это полная херня, верно? Но мы идем туда, где, по его словам, он заныкал пистолет и…
— Это уже полный пиздец, Нор, — сказал я, снова обращаясь к нему по прозвищу, будто мы никогда и не были врозь. Просто сорвалось с языка. Дерьмо. — В смысле…
— Просто прекрати.
Мы стояли молча, он смотрел на меня, и я наконец отвел взгляд, потому что понятия не имел, что сказать.
— Хорошо, что ты взял Хартли.
Я снова глянул на него.
— Мне очень жаль, что мы…
— Это не так…
— Это так, — прохрипел он, останавливая меня, и крепко сжал мой бицепс. — Мы… я не знал, как быть с тем, куда все зашло. Было бы лучше, если бы ты дал мне его застрелить.
Я прочистил горло.
— Я знаю.
— Из-за того, что ты оставил его в живых той ночью, погибло еще больше людей.
Я вырвался из его хватки и отступил.
— Это я тоже знаю, — ответил я сердито, но спокойно, ощущая, как все тело обдало сначала волной жара, а затем сразу же холода от сожаления и стыда.