— Ага, — промурлыкал я, ухмыльнувшись, и толкнул его обратно к двери, прижав одной рукой и удерживая, чтобы он не мог пошевелиться. — Весь вчерашний и сегодняшний день я хотел рассказать тебе о сотне разных вещей, но прямо сейчас мне в голову ничего не приходит.
— И в чем причина?
Я невольно всхлипнул:
— Наконец-то ты дома!
У него перехватило дыхание. Ян поднял руки и дотронулся до моего лица, скользнул по синякам и ссадинам; едва задев кожу, разгладил брови. Он прикасался ко мне не только кончиками пальцев, но и взглядом.
— И где же ты был?
Это был провокационный вопрос, но я знал, о чем он хотел спросить меня на самом деле.
— А как ты думаешь, где я был?
— Нет, — прорычал он и я увидел, как напряглась его мощная квадратная челюсть, пока он внимательно наблюдал за моей реакцией, не упуская ни одной детали. — Это ты мне, блядь, скажи!
— Ну, сначала я был с ребятами, затем позвонила Дженет, а потом я уже почти добрался до дома, но забежал к Барретту.
— И почему ты забежал к нему? — он почти допрашивал меня, а сам тем временем просунул руку под ворот моей рубашки, чтобы добраться до кожи и провести пальцами по ключице к основанию горла.
— Я не знал, что ты дома. И не мог дозвониться до тебя.
— Я знаю. Нам не разрешены были звонки, а потом… я просто хотел поскорее вернуться сюда.
— Правда? — сердце забилось как сумасшедшее, горло сдавило, а во рту пересохло. И всему виной был Ян. Такая простая фраза о том, что он хотел вернуться ко мне, вызвала внутри чувство всепоглощающего, безумного счастья. Меня почти разрывало от нахлынувших эмоций.
Он немного помолчал, а потом просто сказал:
— Я испытываю боль каждый раз, когда ухожу.
— Да? — переспросил я, потому что, черт возьми, Ян никогда не говорил ничего подобного. От него так редко можно было услышать признание, и когда наконец это произошло, мне захотелось вцепиться в него.
— Ты же знаешь, что так оно и есть, — проворчал он. — И знаешь, что я ненавижу уезжать от тебя.
— От меня?
— Конечно, от тебя, от кого же еще… Ты что, пьян?
Я покачал головой, пока он расстегивал на мне промокшую рубашку.
— Теперь уже нет. Может, несколько часов назад я был слегка навеселе, но сейчас — нет. Скорее выдохся.
— И почему ты был навеселе?
Я пожал плечами, глядя на щетину на его лице, морщинки в уголках глаз и на его пухлую нижнюю губу. От прикосновений Яна кожа, казалось, натянулась и пылала огнем. Я глубоко вздохнул, когда ощущения пронзили меня, искрясь и шипя. Желание нарастало так быстро, что я готов был взмолиться.
— Ты не знаешь почему пил?
— Скучал по тебе, — произнес я, резко выдохнув, когда он стянул рубашку с моих плеч.
— Господи, да у тебя кровь идет.
— Совсем чуть-чуть, скоро остановится, — пообещал я, наклоняясь и целуя его в шею, втягивая ртом кожу и нежно покусывая. Останутся следы, но он сможет их спрятать.
— Тебя порезали?
— Вчера, — сказал я, прежде чем поднял голову и поцеловал его.
Он был так хорош на вкус, как зубная паста и немного бурбона. Его рот был горячим, а дыхание прерывистым, и это заставило меня улыбнуться.
Ян чертыхнулся, когда я прервался на секунду, чтобы дать ему отдышаться, хотя все, чего мне хотелось сейчас — это целовать его до потери сознания, пока он не начнет умолять меня трахнуть его.
— Мне нужно принять душ и переодеться, — прошептал я, уткнувшись в ложбинку у его шеи, касаясь языком кожи, вдыхая его запах, желая, чтобы этот запах был на мне, в нашей кровати, везде. — Я знаю, что от меня плохо пахнет. Я не спал и не мылся с самого утра воскресенья.
— Ты пахнешь дождем и потом, у тебя глаза потемнели, а одежда прилипла к плечам и груди. Господи, Миро, ты не можешь… Я должен оставаться здесь, чтобы оградить тебя. Чтобы никому и в голову не пришло, что они могут заменить меня и обладать тем, что принадлежит мне.
Это он обо мне. Я был тем, кто принадлежит ему.
Радость от того, что меня ценят, хотят и нуждаются во мне, наполняла сладкой, приятной гордостью, и я упивался ею, позволяя заполнить то место в моем сердце, которое так долго пустовало.
— Миро, — выдохнул Ян, лишь только я прижался своей щекой к его щеке. Затем, повернув голову, уткнулся носом в его подбородок, слегка прикусил его и, добравшись до губ, раздвинул их языком.
Я накинулся на него, один поцелуй следовал за другим, каждый из которых еще больше распалял Яна, делая его податливым и жаждущим, почти вызывая у него боль и голодную, отчаянную, удушающую потребность.