Въезжая на длинную Хай-стрит, он притормозил еще. «Маргарет» заартачилась, обиженно взревела, и фасады зданий из серого камня отозвались зычным эхом. Джесс даже через подметки ощутил, как ослабло напряжение на тяговом брусе, и крутанул обратно тормозное колесо; для буксировщика наихудший срам, если вагоны наползут на локомотив.
Сержант-караульный небрежно отсалютовал ему алебардой: проезжай! Джесс толкнул рычаг и отнял тормозные колодки от колес. Если их чрезмерно прижимать, может вспыхнуть пожар в любом месте поезда. Тогда быть беде.
Он мысленно прошелся вглядом по накладной. Большую часть груза составляли уложенные друг на друга объемистые тюки саржи. Английские шерстяные ткани славятся на континенте, потому-то чесальщики саржи — одна из могущественнейших промышленных групп на юго-западе. Их фабрики и склады разбросаны по многим тамошним селениям, а монопольный договор позволял Илаю обставлять всех конкурентов. «Маргарет» везет также изделия из крашеного шелка от Антони Харкура из Меллса — харкуровские женские сорочки отлично идут даже в Париже. Опечатанный представителем властей графства сундучок со звонкой монетой, который отправится в Рим, — последний налоговый сбор в этом году. Запчасти для машин, сыры лучших марок и прочая розница. Глиняные трубки, роговые пуговицы, ленты и тесьма, даже партия вырезанных из вишневого дерева Мадонн производства той фирмы в Биминстере, что финансируется из Нового Света. Как, бишь, они себя называют — «Успокоители душ»? Однако шерстяные и камвольные ткани над водным тендером и в первом вагоне по цене превосходят все остальные товары вместе взятые. Так что следить надо не за тем грузом, что в хвосте. Если там что и пропадет — невелик убыток.
Впереди показались Восточные ворота и черная громада стены. Джесс предупредительно замедлил ход. В этом не было нужды: алебардщик уже просигналил, чтобы те немногочисленные машины-мотыльки, которые не убоялись стихии в столь морозную ночь, безопасности ради очистили проезд для дорожного поезда. «Маргарет» освистала их, оставив за собой серебристое в густеющих сумерках облачко пара, миновала крепостной вал и покатила вниз — к пустошам и холмам.
Джесс наклонился подвернуть рукоять клапана впрыскивания. Вода, подогретая при прохождении вокруг дымохода, устремилась в паровой котел. Локомотив увеличил скорость, и Дурновария исчезла из виду, затерялась где-то позади во мгле; в такое время огни быстро теряют яркость. Справа и слева темнело бесформенное пространство; перед ним, видимый лишь наполовину, вращался коленчатый вал и катился вперед почти осязаемый грохот могучего локомотива. Буксировщик усмехнулся, все еще возбужденный физическим наслаждением от управления машиной. В отсветах пламени, бившегося за дверцами топки, можно было разглядеть широкую массивную челюсть, глубоко посаженные глаза под прямыми густыми черными бровями. Попробуй теперь старина Серджантсон сделать последнюю ездку, «Маргарет» запросто обставит его «фаулер» что в гору, что под гору, — Илай так бы и заворочался от радости в своем новеньком гробу…
«Леди Маргарет». Невольно Джессу вспомнилась давняя сцена. Он увидел себя мальчишкой с ломающимся голоском. Как давно это было — лет восемь-десять назад, да? Годы как-то проходили, громоздясь незаметно друг на друга, не считались, не замечались; так-то юноши превращаются в старцев. Он вспомнил то утро, когда «Маргарет» впервые появилась в депо. Надменно пыхтя, она проследовала через всю Дурноварию — прямехонько с завода Бурреля в далеком Тетфорде, сияющая свежей краской, радостно посвистывающая, блестя начищенными медными поверхностями; внутри паровая машина с двумя цилиндрами, расчетная мощность — десять лошадиных сил; внешние элементы конструкции индивидуализированы — от орнамента на маховом колесе до статических выпускных клапанов. Все до мельчайших деталей было сделано так, как хотел Илай. Короче, парокат, краше которого нет на всем английском Западе. Отец сам пригнал его, даром что для этого пришлось совершить малоприятное путешествие через кучу графств в Норфольке; но разве он мог передоверить кому-то доставку с завода красы и гордости его гаража? Илай влюбился в этот локомотив с первого взгляда и навсегда; если та непробиваемая гранитная глыба, которая называлась Илай Стрэндж, любила в жизни кого-либо или что-либо, так это был могучий «буррель».
Джесс выбежал навстречу. С ним рядом были младший братишка Тим и двое других, Джеймс и Михей, которых — упокой Господи их души! — прибрала чума во время поездки в Бристоль.
— И как мы назовем эту машинищу? — прокричала его мать, стараясь пересилить грохот. Илай взъерошил волосы и потер свою красную физиономию.
— Разрази меня гром, ежели я знаю…
У них уже имелись «Рыкающий», «Апокалипсис», «Оберон», «Баллард-Даун» и «Силища Запада» — машины в самом деле достойные столь звучных имен.
— Разрази меня гром, ежели я знаю… — с широкой улыбкой по вторил Илай. И тут Джесс внезапно брякнул без позволения своим прерывистым мальчишечьим йодлем:
— «Леди Маргарет», сэр… «Леди Маргарет»…
Считалось, что мальчикам непозволительно говорить, когда к ним не обращаются; Илай покосился на него, приподнял шляпу, снова почесал макушку и разразился раскатистым смехом.
— А что, мне нравится… Чтоб мне лопнуть, ежели мне не нравится…
Вот так она и стала «Леди Маргарет», наперекор возражениям машинистов, даже вопреки протестам самого Дикона. Тот твердил, что не к добру называть благородный локомотив именем «какой-то бабы»… Джесс уж и не помнил, от чего у него тогда горели уши — от смущения или от гордости. Потом он тысячу раз проклинал это имя, но оно прижилось. Илаю оно нравилось, а старшему Стрэнджу избегали перечить, особенно когда он вошел в силу.
И вот Илай умер. Внезапно. Просто закашлялся, схватился за локотники кресла, взгляд остановился, и лицо его вдруг стало лицом незнакомого человека. Изо рта хлынула кровь, при вдохе в легких что-то забулькало — и все, на кровати распростерт старик с лицом глиняного оттенка, горит одна лампа, священник читает отходную, а мать Джесса отупело смотрит на происходящее. Отец Фома был весьма сдержан, ибо не одобрял жизни старого грешника; вокруг дома завывал и завывал ледяной ветер, а губы священника механически бормотали и бормотали слова отпущения грехов и благословения… но то была еще не смерть. Смерть была чем-то большим, нежели конец; как будто тыкаешь иглой в толстую плотную ткань, а игла не проходит, не проходит. Илай был частью жизни Джесса — такой же частью, как, скажем, его детская спаленка на чердаке в старом доме. Смерть ударила по тем струнам, которые лучше бы совсем не трогать. Почти не напрягая памяти, Джесс вспоминал, как выглядел отец за работой: спокойный, лицо словно из камня вырублено, обветренные руки, засаленная форменная фуражка буксировщика надвинута по самые брови. На шее завязан шарф, толстое пальто, обтрепанные рабочие штаны из плотного плиса. Всего больше его недоставало именно здесь, среди лязга и темени, среди запахов раскаленного машинного масла и щиплющего глаза дыма, который временами сносило из высокой трубы Джессу прямо в глаза. Он знал, что самая тоска поджидает именно тут. А может, ее-то он и искал.
Пора подкормить зверя. Джесс мельком взглянул на расстилающуюся перед ним прямую дорогу. Парокат в сторону не вильнет — благодаря рулю на червячной передаче. Буксировщик открыл дверцы топки, взялся за лопату. Он подкидывал уголь и шуровал толково и проворно, добиваясь предельного жара. Наконец он захлопнул дверцы и выпрямился. Ровный грохот локомотива уже стал частью его существа, сливался с ритмом его крови. От металла на площадке машиниста исходило тепло, ощущаемое подошвами; горячий воздух у топки тут же унесло встречным ветром. Чуть позже мороз опять обнимет его и проберет до костей.