— Ну-ка, очистите мост, — проорал папский наместник, гарцуя на коне. — Ротмистр, ежели эти подонки не уберутся с дороги, скиньте их в ров!.. Эй, кретины, что вылупились? Именем папы Иоанна приказываю открыть ворота!
Один из стражников под башней навесного моста отозвался спокойным голосом:
— Извините, милорд. Леди Эленор не велела открывать.
— Тогда, — прорычал лорд-наместник, — известите ее милость, что лорд Генрих Рейский и Дилский приказывает ей явиться и держать ответ за подобное поведение!
— Милорд, — невозмутимо отвечал тот же стражник, — достоуважаемая леди Эленор поставлена в известность.
Генрих оглянулся на своих кавалеристов, чьи кони переминались на мосту, потом окинул взглядом равнодушную громаду крепости. На внутреннем дворе, вокруг донжона, теснилась вооруженная тол па. Он наклонился и рукоятью плети постучал по стойке открытых за опускной решеткой ворот.
— К ночи, мой говорливый дружок, — задыхаясь от ярости, сказал лорд-наместник, — тебя подвесят над жаровней, чтобы не закоченели пятки. Или у тебя по вечерам мерзнет глупая голова? Тогда подвесим головой вниз. Ну, мозги не прочищаются?
Стражник лениво плюнул под ноги его коня.
Эленор не спешила. Она приняла ванну, переоделась, причесалась, не позволив никому прикасаться к своему телу, даже камеристкам. Ее милость появилась перед врагом, опираясь на руку сенешаля; слева шагал начальник артиллерии. На ней было простое белое платье. Легкий ветерок колыхал ее распущенные длинные каштановые волосы и натягивал юбку на бедрах. Генрих, уже хлебнувший позора, молча глядел на нее, внутренне кипя злобой. «Сучка» остановилась подле казенной части пушки и одной рукой оперлась на чугунный ствол.
— Итак, милорд, — произнесла она низким, но звонким голосом, — что вам от нас угодно?
Гнев Генриха был знаменит и неизменно производил впечатление: на бороде возле губ выступила пена, он заскрежетал зубами.
— Приказываю сдать крепость, оружие и сдаться на мою милость! Приказываю именем вашего повелителя папы Иоанна, который облек меня властью своего наместника на этих островах!
Эленор горделиво выпрямилась, глядя ему прямо в глаза сквозь массивную опускную решетку.
— Вы приказываете также и именем короля Чарлза? — насмешливо спросила она. — Ибо, милорд, мой сеньор — его величество английский король. Ему подчинялся мой отец, ему подчиняюсь и я. А желания заморского священника для меня пустой звук.
Генрих выхватил меч из ножен и ткнул им через решетку.
— Пушку!.. — рявкнул он. На большее у него дыхания не хватило.
Эленор по-прежнему стояла возле «Ворчуньи», поглаживая металл казенника; ветер играл с волосами молодой хозяйки Корф-Гейта.
— А что, если я не подчинюсь?
Он зачертыхался; по жесту лорда-наместника солдаты подскочили к его коню и сняли мешок с луки седла.
— Тогда ваши подданные поплатятся своими жилищами и жизнями, — сказал Генрих, дрожащими от злости руками развязывая узел, стягивающий горловину мешка. — Или вы отдаете эти чугунные штуки, или будет море крови. Так-то, миледи…
Наконец узел поддался, лорд-наместник перевернул мешок и из него посыпались пальцы, языки и прочие человеческие члены, отрубленные по обычаю генриховых солдат.
С обеих сторон воцарилось молчание. Краска медленно отливала от лица Эленор — щеки стали белее платья; самые романтичные из стражников позже клялись, что в глазах ее застыла неземная скорбь — «ну прям как у упокойницы». Она медленно сплела пальцы, потом ладони ее упали вдоль тела; в оцепенении она снова оперлась на пушку, и гнев мало-помалу затуманивал ее взор, восходя до той безумной ярости, которая колоколом гудит в мозгу, но оставляет человека внешне холодным.
— Что ж, — проговорила Эленор, — очень любезно с вашей стороны предлагать столь благородный обмен, досточтимый лорд Рей-ский и Дилский. Однако боюсь, моя «Ворчунья» тяжеловата. Думается мне, что вам будет легче увезти ее разряженной.
И, прежде чем кто-либо из окружающих угадал ее намерение, она дернула вытяжной шнур запала. «Ворчунья» подалась назад, выплюнув облако дыма с грохотом, который эхом разнесся по замершим в ожидании окрестным холмам.
Огромное чугунное ядро, выпущенное почти в упор, разнесло брюхо коня и до колен оторвало обе ноги Генриха; в предсмертной агонии всадник — с истошным воплем, конь — с неистовым ржанием — рухнули с моста в ров.
Не сговариваясь, защитники крепости мгновенно вскинули мушкеты и разрядили их в папских солдат. А со стен на врага посыпались градом стрелы из арбалетов. Крупная картечь довершила расстройство рядов кавалерии, сея смерть, вспахивая глубокие борозды на дороге — до первых деревенских домов. Воздух у каменных стен наполнился воплями и стонами; аркебузы защитников крепости не умолкали, валя ряды кавалерии, мечущейся на узкой дороге среди скал. Конь уносил свесившегося с седла окровавленного ротмистра.
Через несколько минут все было кончено — те, кто не ускакал, корчились в агонии в дорожной пыли; ружейный и орудийный дымок вился над нижней стеной к воротам Мученика.
Эленор склонилась к пушке и била кулаками по ее чугунному телу — словно ребенок, которому стыдно учиненной им шалости. Сенешаль первым осмелился подойти к ней.
— Уберите эту падаль, — неожиданно спокойным голосом сказала госпожа.
И только после этого она зашаталась. Сенешаль успел подхватить ее на руки и бережно отнес леди Эленор в ее покои.
Большую часть жизни Эленор, единственная дочь Роберта, последнего лорда Парбекского, прожила в уединении в своем замке на горе. В детские годы она была странной девочкой — скрытной и застенчивой, увлеченной рассказами о колдунах, без которых, по общей молве, не обошлось при самом ее зачатии. Достаточно практичная и рассудительная во всем остальном, Эленор никогда не пыталась развеять слухи о своем якобы сверхъестественном происхождении — наоборот, создавалось впечатление, что они ей льстили. «Дело в том, — объясняла она, — что отец мой частенько рассказывал гостям про то, как он в один прекрасный день отправился на север за моей матерью. Когда отец, никому ни слова не говоря, ни с того ни с сего выбежал во двор, вскочил на коня и ускакал неизвестно куда, все присные решили, что он рехнулся, — но сам отец не уставал повторять, что это пустошный народ позвал его к ней, нарисовав пред ним столь соблазнительное видение, что он совершенно обезумел от желания». Обычно после этого рассказа на чело Эленор ложилась печаль, так как Маргарет Стрэндж скончалась при родах, — и дочь крайне остро переживала утрату матери, которую ей не довелось знать.
Отцу ее скорбь казалась несколько чрезмерной, хотя сам он больше не вступил в брак; Роберт много с грустью размышлял над склонностью дочери к фантазиям. Совсем маленькой она однажды ходила во сне. Случилось это в бурю, когда ветер неистовствовал в пяти милях от замка над Ла-Маншем, — в такие ночи все во дворце сидели по своим покоям и божились, что слышат хохот Древних Духов в порывах ветра, который ревел и стонал, накидываясь на толстые стены парбекского «острова». Нянька Эленор пошла было проверить, спокойно ли спится ее питомице, но вернулась в испуге: девочка пропала. Весь дворец был поднят на ноги, обыскали каждый угол. Эленор нашли у самого верха донжона — на древней лестнице, которую не использовали в течение десятилетий. Ее глаза были закрыты; подойдя ближе, люди услышали, что девочка кого-то зовет. «Матушка, — приговаривала она, — матушка, ты тут?..»
Слуги осторожно свели ее вниз, стараясь не напугать, ибо известно, что гуляющие по ночам находятся под чарами Древних Духов, которые могут запросто навсегда отнять их души при внезапном пробуждении. Казалось, что Эленор была в курсе происшедшего, но то было ложное впечатление. Через несколько дней она вдруг намекнула на случившееся, сказав няне во время одевания:
— А правда, что моя матушка была красавицей? — Потом она добавила задумчиво: — Она хотела поиграть со мной, но ей пришлось уйти…
Роберт нахмурился, когда ему передали ее слова, почесал бороду и ругнулся; в результате девочку отправили к родственникам во Францию, однако шестимесячное пребывание там мало ее изменило.