— Это, наверно, покажется странным, сэр Джон, — сказала она, — но сегодня утром из пушки стреляла не я; я только стояла рядом и наблюдала за действиями своего тела. Мне чудилось, что и я, и вы, и все остальные — просто куклы, расставленные на траве. Или на помостках сцены. Марионетки на пружинах, которые честно играют свои роли, ничего не соображая… — Эленор уставилась на бокал, вертя его в руках и следя за игрой света в хрустальных гранях. Потом подняла потемневшие затуманенные глаза. — Вы понимаете, что я имею в виду?
Он с серьезным видом кивнул:
— Да, миледи.
— Это… это как… ну будто танцуешь… менуэт или павану. Нечто обусловленное жесткими и бессмысленными правилами, все фигуры и их последовательность заранее известны, неизменны. С этого вот начать, этим вот закончить… Сэр Джон, иногда мне кажется: жизнь полна смысла, в ней все нити искусно упорядочены, как в ковре или в парче; стоит потянуть одну ниточку — и весь кусок ткани будет испорчен. А в иные моменты я думаю: нет, все бессмысленно, нити спутаны, за какую ни дергай — все одно, нет ни причин, ни следствий, все идет через пень-колоду, как Бог на душу положит… Да, так должно быть в последние времена — перед концом света. Весь мир распустится, словно снег по весне, а ветер будет дуть сам себе в спину… — Она устало потерла лоб. — Экий вздор я плету… Наверно, уже поздно, и мне пора в постель…
Он осторожно взял из ее руки бокал с вином. Эленор затихла в кресле, затем проговорила совсем сонным голосом:
— Помните, много-много лет назад вы рассказывали мне одну историю. Про то, как бабушка разбила сердце Джессу, брату моего дедушки. Про то, как Джесс убил своего друга и это каким-то образом стало отправной точкой его последующей жизни, обогащения фирмы… Вы рассказывали так живо — похоже, все так и было на самом деле… Ну вот, а теперь я могу рассказать вам конец той истории. И вы увидите как на ладони все причины и следствия… Вот если мы… чем черт не шутит, победим — так это благодаря дедушкиным день гам. А откуда эти деньги? Потому что Джесс когда-то влюбился в одну девушку… Будто китайские коробочки — в одной находится другая, а в ней третья, а в той четвертая, и так без конца, внутри самой маленькой, едва различимой, запрятана еще меньшая, а в ней еще меньшая…
Он терпеливо ждал продолжения, но Эленор, похоже, уже заснула.
В последующие дни замок стал центром бурной деятельности. Посланцы миледи скакали во все концы края — в поисках новых добровольцев, провианта и крупного рогатого скота. У стен просторного нижнего двора приготовили загоны и загородки для животных. Снова из Уэрхэма к замку потянулись дорожные поезда со жмыхом и с прессованным сеном на корм скоту — въезжали через главные ворота, вываливали свой груз на примятую траву нижнего двора и пыхтели вниз, гремя порожними вагонами. Все, что можно, заносили в сараи, остальное прикрывали от непогоды брезентом — чтобы его не сдувало ветром, поверх клали куски дерна и камни. Сухое сено будет первой целью для вражеских огнеметательных машин. Круглые сутки гремели лебедки, переправляя провиант в подвалы, поднимая наверх запас стрел для арбалетов, порох и пули для аркебуз, ядра для пушек. Семафорные крылья отдыхали только ночью. Лихорадило всю страну: в Лондониуме вооружались, рекруты из Суссекса и Кента маршировали на запад…
Но потом пришло совсем дурное известие.
Во Франции со всего бассейна Луары собирались войска для крестового похода против взбунтовавшихся островных жителей, а тем временем вторая великая армада плыла к берегам Англии. Папа Иоанн не счел нужным вступать в переписку с леди Эленор, но его действия яснее слов говорили о намерениях. Ее милость продолжила приготовления к войне с удвоенной энергией. Паровые косилки выкосили всю траву по краям наполненного водой рва; специальные бригады работников выжгли всю траву на склонах перед замком, вырубили кустарник и деревья, разросшиеся там за десятилетия мирной жизни. На выгоревшую черную землю высыпали многие тонны раздробленного мела. Теперь даже в самую темную ночь на склоне можно было различить силуэты взбирающихся людей. Во время этих приготовлений не было отбоя от досужих туристов, которые оставляли свои крохотные автомобили внизу, на деревенской площади, через ворота проходили в замок, заглядывали во все углы, сновали по стенам, осматривали пушки, путались под ногами, а может, и шпионили. Гордость не позволяла Эленор закрыть ворота перед досужими зеваками. Но тут играл роль и совет сенешаля. Он как-то обронил: пусть глядят, пусть. Чем больше народу увидит, тем больше будет восхищенных сторонников. А в ближайшие месяцы ее милости поддержка родного края понадобится в полном объеме.
На тридцатый день после бойни у ворот сенешаль встал рано поутру и не спеша отправился с дозором по еще спящему замку. Слабый свет вливался в помещения через узкие бойницы и окна с цветными стеклами. Он прошагал мимо дремлющей охраны; только один стражник при его приближении сделал на караул алебардой, звонко ударив прикладом по камню. Сэр Джон, глубоко задумавшись о своем, машинально взмахнул рукой: вижу, вижу, молодец. Выйдя в верхний двор, он остановился и с наслаждением вдохнул свежий сырой воздух. Ниже тянулись высокие неприступные стены — там и здесь виднелись облачка дыхания бодрствующих солдат. Далеко внизу виднелись жмущиеся друг к другу крыши деревенских домов; кое-где уже горели огни в очагах; в еще не разошедшейся мгле по пустоши двигалось несколько светящихся точек — это каменотесы шли на работу с фонарями в руках. Сэр Джон повернул за угол — глаза замечали все, но ум был занят другим.
В рассветный час иногда накатывает ощущение, что времени ничего не стоит остановиться, потоптаться на месте, а потом рвануть вперед с удвоенной скоростью. Казалось, что крепость, похожая на гигантскую корону на макушке горы, не покоится на каменном основании, а плывет по реке времени островок спокойствия, который рано или поздно выплывет к солнцу, к счастью…
На верхушке второй, наружной стены над покрытым выжженной травой обрывом нависала приземистая башня Бутавант, словно головная фигура на носу корабля. Сенешаль остановился у двери на лестницу, прищурился на горизонт и устремил взгляд на семафорную башню Шеллоу. В тот же момент она красиво взмахнула крыльями и начала работу.
Поднимаясь по лестнице, ступая по гулким каменным ступенькам, он услышал барабанную дробь и чей-то голос. Паж-сигнальщик пробежал через двор — веснушчатый мальчишка в мятых штанах и накидке летел стремглав, зажав в руке бумагу с сообщением. Далеко за пустошами — там, где кобальтово-синее небо смыкалось с кобальтово-синим морем, что-то блеснуло и потухло. И так много раз. В мареве будто парус мелькнул. Похоже, становится на якорь большой флот…
Лестница заканчивалась у небольшой комнатки в многометровой стене, а ключ от двери имелся только у сенешаля. И был он необычного вида — без бородок, с волнистыми медными выступами на круглом наконечнике. Сэр Джонс вставил ключ в замочную скважину, повернул — дверь распахнулась. Он оставил ее полуприкрытой и привычными движениями включил аппарат, который премудрые папы запретили, как только его изобрели. Одни детали прибора были из меди, другие из красного дерева. Под ловкими пальцами аппарат ожил: стали вспыхивать крохотные голубые искорки; в еще не открытый эфир ушло его имя и заданные им вопросы — то была связь неслышная, невидимая, работающая в тысячи раз быстрее семафоров.
Умиротворенно улыбнувшись, сенешаль взял бумагу и ручку и начал записывать… За его спиной дверь внезапно распахнулась. Он услышал чье-то прерывистое дыхание, шорох туфель по камню и резко оглянулся, сжимая в руке лист бумаги.
— Ах, это вы, миледи…
Эленор ошеломленно глядела на аппарат, придерживая рукой у горла теплую накидку. Ее голос прозвучал глухо в каменной каморке:
— Черная магия!..
Она попятилась, и Джон поспешил за ней.
— Эленор!.. Эленор! Право же, — сказал он, догнав ее на лестнице, — я полагал, что в вас больше здравого смысла!
Сенешаль схватил ее за руку и потащил наверх. Она шла за ним упираясь — из открытой двери каморки по гулкой лестнице разносился неумолчный зловещий стук загадочного аппарата. У двери она вцепилась в выступ стены — испуганно раскрыв рот, готовая закричать, потому что внутри продолжали клацать бесовские зубы…