«В прошлом (23 г.) несколько месяцев подряд рисовал, что назыв[ает] графикой, а он назыв[ал] их картинами (2 строчки зачеркнуты). Я их не понимаю, но работа, сделанность необычайная».
Опять интересная запись. У брата есть серия работ, содержание их разное, но все они сделаны на желтоватой негладкой бумаге карандашом и чернилами.
25 августа 1925 года:На вокзале меня встретил Петя, Павел Николаевич остался дома… «Знаешь, мама, у него за твое отсутствие такая грязь и беспорядок, что просто ужас». Придя домой, я ему крикнула. Он выглянул в окно и побежал нас встречать. Зашел к нам. Скоро вспомнил, что дверь не закрыта. «Пойду закрою на ключ». А Петя говорит: «Пойди, мама, посмотри его комнату». Иду. Я не узнала его комнаты и пришла в дикий восторг: выбеленная, старых, грязных обоев нет, окна блестят, пол чистый-чистый. Все лишнее выброшено, картины на светлых обоях кажутся обновленными, воздух чистый и вся комната праздничная. Я П[авла] Н[иколаевича] в лоб поцеловала. Больше недели возился, он ничего не может делать наполовину… так чисто, так опрятно, хоть операции делай… Павел Николаевич очень доволен моим приездом, оживился. Эти дни свободное время проводим вместе. У него так хорошо, приветливо. Хочет взяться и за мою комнату.
Из дневника Е. А. Серебряковой. 1928 год [275] .Вчера поздно вечером пришел от имени Баскакова Лукстынь, с предложением П[авлу] Н[иколаевичу] взять на себя декорировать театр в особняке Шувалова, куда переезжает Дом печати [276] . П[авел] Николаевич] согласился. «Это дело пролетарское, Дом печати дело наше, печать, так сказать, 7 или 10 держава…» Лукстынь просил П[авла] Николаевича] поговорить с Баскаковым] по телефону, так как он с волнением ждет ответа. <…>
Вечером его сестра Д[уня] пришла и принесла ему немного денег… П[авел] Н[иколаевич] от денег отказывался, но ему объяснили, что это в долг и после он отдаст.
П[авел] Николаевич] просит меня никогда не говорить Дуне, что ему плохо. «Спросит — скажите: хорошо». До поры до времени исполняю его просьбу, но когда уже невмоготу и у меня нечего одолжить, я при случае, на ее вопрос «как живет брат?» — отвечаю: «да так, по-прежнему» или «хорошего мало». Она сейчас же чувствует, притащит каких-либо продуктов и немного денег в долг. Он ее очень любит, больше других сестер. Он считает, что ее нужно поддержать, п[отому] ч[то] она дело делает, готовится к роли певицы. Раза три-четыре уже выступала и удачно… [277]
П[авел] Н[иколаевич] не унывает, он непоколебимо верит, что что-либо и подвернется.
14 декабря (1926) 1928 года [278] .Предложение П[авел] Н[иколаевич] принял всецело, а также план театра, приготовленный Гурвичем, кое-что П[авел] Н[иколаевич] там изменил. Только 3-го дня стали там работать — готовить холсты. П[авел] Н[иколаевич] с утра уходит уже третий день. Целый день ничего не ест. Ученики в 2 смены уходят обедать. П[авел] Н[иколаевич] разводит и краски и клей. Ученики ведь еще не так опытны. Боюсь, что он там будет все время с ними проводить, а по ночам свои работы делать. Он окончательно истощится. Он предложил своих учеников (для оформления Д[ома] п[ечати] брат предложил своих учеников. — Е.Г.),а сам отказался. Когда ученики узнали, что он денег не возьмет, то они заявили, что тогда они отказываются работать. Но Павел Николаевич их убедил. Они получат по 50 рублей на человека и даровой завтрак.
За время работы коллектива по оформлению Дома печати брат постоянно находился там, руководил работами, помогал не только словом, но и делом. На многих работах можно видеть куски, сделанные его рукою. Оформляя, работая, они в то же время и учились. Но так как свою работу, которую вел дома, он не хотел оставлять, то, приходя домой поздно вечером, а то и ночью, — садился работать, отрывая для этого время, положенное для сна. Сроки были очень жесткие, размах работы большой, некоторые работы были по два и три метра! Многие ученики оставались в Доме печати ночевать.
Утомление брата было невероятно. Его поддерживало только то, что он дал нам честное слово приходить обедать, и мы старались «питать» его, пользуясь этим редким случаем. Жили мы буквально в пяти минутах ходьбы от Дома печати. Работали они там, если не ошибаюсь, около трех месяцев.
Однажды, придя, хотя это не то слово, обедать, он сел за стол и когда ел «второе», голова его упала прямо в тарелку!
До такой степени он был утомлен, обессилен!
Сидел он за столом во время еды не совсем обычно. Левой рукой, которая локтем упиралась в колено, он поддерживал голову, а правой ел, вяло, через силу, несмотря на то, что сестра и я старалась накормить повкуснее, попитательнее.
И Екат[ерина] Алекс[андровна] и мы очень боялись за него, не могли дождаться, когда же кончится это «самоистязание». Но, к нашему горю, а к радости брата и коллектива, — им продлили срок сдачи работ.
Из дневника Е. А. Серебряковой.2 октября 1927 года. Чем все это кончится? Сегодня на Морской [279] Павел Николаевич с учениками развешивал картины [280] . На дворе холодно, вьюга, ветер, а он в тонюсеньком пальтишке до колен и в заплатанных нитяных брюках… Так вот он пришел домой холодный. Меня не было дома. Зашла к нему, а он лежит по голову укрытый. А комната у него нетопленая. И так он долго пролежал. Я к нему несколько раз забегала, предлагала зайти ко мне согреться. Говорил, что хочет сегодня посидеть у себя. Часов в одиннадцать пришел, посидел минут сорок, очень мало говорил, выпил стакан чаю, а от хлеба отказался. Между прочим сказал, когда я заметила, что вы совсем замерзли там, развешивая картины: «Мне ничего — выпил чаю, съел ситного и хорошо».
У него всего тридцать копеек. Продал свои суконные брюки, топор, пилу. Избавился от всего, что куплено не на его трудовые деньги, взятые у сестры в долг. Книги, подаренные ему Ольгой (О. К. Матюшиной. — Л.П.)или приобретенные, он все подарил сестре своей Кате. Он уверен, что когда у него не останется ни одной ниточки из старого, то все будет приобретаться на личные средства и что так или иначе, а средства эти у него появятся. Сестра Дуня в счет будущего давала ему ежемесячно по двадцать рублей, уже два месяца ему не дает, потому что ее муж без места. У меня он, кроме чая и хлеба, и то не всегда хлеб ест, ничего не хочет есть, кроме как в торжественных случаях, на именинах или при знакомстве с невестой Пети или на вечеринке по случаю женитьбы.
<…> Предложили ему читать лекции учителям рисования. 31-го был первый урок. Будут они два раза в месяц, ГУБОНО платить будет по 6 рублей в час или за урок. И когда я высказала сожаление, так как надеялась, что будет по два раза в неделю, он рассердился, что я подхожу с этой точки зрения к вопросу, и до этого как пошел, он мне сказал, что если надо, то он будет по 6 часов с ними работать, не считаясь с платой. Чем все это окончится? Зима, холодно, голодно. Что он придумает?! Можно надеяться только на чудо.
Я не могу понять. Мы с ним дружны, а помочь ему никак не могу. У сестры возьмет, а у меня не возьмет. И чем больше меня любит, тем упорнее отказывается. Раньше, бывало, иногда ел у меня. А теперь никак не могу заставить. Как только предложу — рассердится и грозит уйти и больше не приходить или же сразу убежит. Из-за еды поссорились 28 сентября, в день моего отъезда в Москву. Он ушел из дома и со мной не попрощался. Оказывается, он несколько часов бродил расстроенный по городу. Он считает провокацией с моей стороны, если я предложу ему поесть. Снова предстоят тяжелые дни. У него последние тридцать копеек. У сестры он редко бывает, а то иногда закусит.
Был здесь во время 15-й конференции Луначарский. Видел в Доме печати картины учеников Павла Николаевича. Они ему чрезвычайно понравились.
6 ноября 1927 года.Сегодня открылась на улице Герцена, 38 Юбилейная выставка изобразительного искусства. Видела ее мимоходом, т. к. торопилась убедиться: сняли портрет Ленина по приказу Эссена, писанный Лукстынем (школа Филонова) и купленный Домом печати. Дело в том, что картины учеников Филонова жюри выставки приняло заочно, зная картины по вы[став]ке Дома печати, тогда меньшинство жюри решило после постановления этого посмотреть картины, хотя они им уже знакомы. Явились в Д[ом] п[ечати] с этой целью Наумов, Рылов и Манизер или Неймарк. Картины им очень понравились, о чем они и заявили. Но в это время пришел из Пролеткульта художник Андреев, о чем-то с каждым из них пошептался, после чего они сказали, что всех вещей они пропустить не могут, и часть вещей предложили отвести и принялись писать об этом протокол. А Гурвич при других учениках П[авла] Н[иколаевича] напомнил, что незадолго они приняли все вещи годными. Они сконфузились и решили принять все вещи, что и запротоколили [281] .
275
Е. Н. Глебова ошибается. На самом деле выставка работ коллектива МАИ в Доме печати проходила с 17 апреля по 17 мая 1927 года. Запись в Дневнике Е. А. Серебряковой сделана в конце 1926 года.
276
Шуваловский дворец (второе название дворец Нарышкина) был возведен в 1790-х на углу набережной Фонтанки и Итальянской улицы для графини Воронцовой. В начале XIX века приобретен обер-шталмейстером двора Л. А. Нарышкиным для сына Д. Л. Нарышкина. В 1820-е здание дворца было существенно расширено, к нему была сделана пристройка с танцевальным (колонным) залом. Затем дворец перешел в собственность графини С. Л. Шуваловой. Согласно ее желанию, в 1844–1846 годы архитектор Б. Симон реконструировал основное здание и пристройки к нему, а архитектор Н. Е. Ефимов оформил фасад в духе итальянского ренессанса. От старой постройки сохранились лишь вестибюль и колонный зал с фресками и лепным фризом. В начале XX века в колонном зале устраивались великосветские спектакли, для чего была построена сцена, исказившая облик помещения. Во время Первой мировой войны в особняке размещался лазарет. Весной 1919 года началась работа по восстановлению интерьеров, поврежденных за предшествующие годы, а в сентябре того же года на основе коллекции семейства Шуваловых, найденной в тайниках дворца, был открыт Музей быта. В 1923 году в прессе было высказано мнение, что «нет оснований считать особняк гр. Шуваловой музеем быта, так как таких музеев в Питере можно устроить десятки». См.:
277
В «Автобиографии» Е. Н. Глебова пишет: «С 1929 г. начался мой путь профессиональной певицы. Выступала в концертах, устраиваемых для рабочих и рабкоров „Красной газеты“, в камерных и симфонических концертах, организованных обществом ревнителей симфонической музыки. О моих выступлениях были хорошие отзывы в прессе». См.:
279
На Большой Морской ул. (в 1920 году переименована в ул. Герцена) в доме № 38 находилось Общество поощрения художеств (до 1929). В 1932 году здание передали ЛОССХу.
280
В 1927 году планировалось открыть юбилейную выставку ленинградских художников, приуроченную к 10-летию Октябрьской революции. Председателем президиума выставочного комитета был выбран Э. Э. Эссен, за живопись отвечал П. С. Наумов. К участию были допущены все художественные объединения, однако было решено, что экспозиция должна представлять собой единое целое, а не «выставку отдельных обществ и кружков, состязающихся в качественности своих работ», и потому в развеске произведений следовало соблюдать «принцип художественной цельности и тематико-хронологической последовательности». Коллектив МАИ выразил готовность принять участие в выставке, но предъявил жюри непременное условие — «принять всю серию работ из „Дома печати“, кроме скульптуры, как целое». См.: Заявление жюри Юбилейной выставки от Мастеров аналитического искусства. ЦГАЛИ. Ф. 283. Оп. 2. Ед. хр. 1514. Жюри полностью приняло работы филоновцев, выполненные для Дома печати. Развеску произведений члены коллектива МАИ сделали самостоятельно. См.:
281
Открытие Юбилейной выставки сопровождалось скандалом. Выяснилось, что по распоряжению Э. Э. Эссена был снят портрет В. И. Ленина, выполненный Я. К. Лукстынем по прижизненной фотографии работы К. К. Буллы. Формальным предлогом для этого стало нарушение филоновцами положения о выставке: портрет якобы не был представлен жюри. В день открытия выставки Б. И. Гурвич от имени коллектива МАИ подал в президиум жюри заявление, где выразил протест против «незаконных» действий Эссена, поскольку портрет «через жюри прошел». Реакции президиума не последовало, и 9 ноября было послано повторное письмо, более жесткое по тону, в котором филоновцы потребовали возвращения портрета в экспозицию, в противном случае угрожали проведением «акции протеста» и даже назначили ее дату — 13 ноября. Угроза также осталась без внимания. Вечером означенного дня филоновцы сняли все свои работы и составили их вдоль стен, отвернув изображениями от зрителей. В ответ Эссен распорядился закрыть на время выставку под предлогом проведения перемонтировочных работ. Когда же выставка была вновь открыта, то вход в залы с работами филоновцев был занавешен холстом с надписью: «запасный выход». «Филоновский конфликт» на юбилейной выставке не был единственным. С протестом против ее организаторов выступали члены «Общества художников-индивидуалистов», «Общины художников», Общества им. А. И. Куинджи. Из противостояния, закончившегося поражением для коллектива МАИ, Филонов сделал выводы, и когда на выставке «Художники РСФСР за XV лет» возникла угроза, что будут сняты плакат-лубок «Ленин (ГОЭЛРО)» или картина «Тракторная завода „Красный путиловец“», решил воздержаться от столь же максималистского выражения протеста. К счастью, все названные работы остались в экспозиции. См.: