«Первый начал отнимать церковные имения Царь Юлиан Отступник, у нас же от времени князя Владимира, не только во время царствования благочестивых князей, но и во времена татарской державы, церковные имения оставались свободными. При Петре Великом Мусин-Пушкин сделал постановление относительно доходов с церковных имений и управления ими. Это постановление Мусина-Пушкина превосходило не только турецкие постановления, но и уставы нечестивых царей римских, идолослужителей»...
Архиепископ Арсений призывал своих прихожан молить Господа
«хранить бесценную жизнь горячо любимого наследного князя [Павла], единственного законного государя империи»...
Этого Екатерина стерпеть не могла.
«Прежде, без всяких церемоний и соблюдения приличий, в делах, без сомнения, гораздо менее важных, духовным особам сносили головы. Не представляю, как мне сохранить мир в государстве и порядок в народе (не говоря уж о защите и сохранении данной мне Богом власти), если виновный не будет покаран»,
– писала Екатерина. «Смерда Сеньку» сослали в Николаевский Корельский монастырь Архангельской епархии, а затем, вследствие новых обвинений, приговорили к лишению монашеского сана и пожизненному заточению в Ревеле. Митрополиты Новгородский и Московский, архиепископы Петербургский и Крутицкий, епископы Псковский и Тверской одобрили сие решение. И уж тем более не возражал Иван Иванович Мелиссино, обер-прокурор Святейшего Синода, и – по совместительству – мастер масонской ложи.
Коменданту Ревеля Тизенгаузену Екатерина писала об Арсении:
«У нас в крепкой клетке есть важная птичка. Береги, чтоб не улетела. Надеюсь, что не подведешь себя под большой ответ. Народ очень почитает его исстари и привык считать своим. А он больше ничего, как превеликий плут и лицемер».
В сырой камере шириной в три аршина митрополит Арсений провел семь лет – до смерти в 1772 году.
Петр III уничтожил Тайную розыскных дел канцелярию, но, видит Бог, это была его ошибка. Как в таких условиях оставаться без надежной защиты! Вокруг сплошные заговоры. Впрочем, иначе ему не удалось бы переломить хребет Шуваловым! В октябре 1762 года Екатерина учредила Тайную экспедицию при Сенате. Возглавил ее генерал-прокурор А.И. Глебов и сенатор Н.И. Панин; впрочем, через два года Глебов проворовался, и его сменил А.А. Вяземский. Но фактически главой Тайной экспедиции был Степан Иванович Шешковский, бывший чиновник Тайной розыскных дел канцелярии. Екатерина II весьма лестно аттестовала его как человека, имеющего «особливый дар производить следственные дела», допрашивая «с довольным увещанием». В чем состояло «увещание», секретом не было ни для кого. «Каково кнутобойничаешь, Степан Иванович?» – шутливо осведомлялся Г.А. Потемкин при встречах с Шешковским и получал подобострастный по форме, но жесткий по содержанию ответ: «Помаленьку, Ваша светлость».
«Многие не выдерживали экзекуции и тут же испускали дух, со всех же прочих ревностный инквизитор брал подписку, подтвержденную клятвой, что они обязуются никому ни при каких обязательствах не передавать о том, что с ними сделали в Тайной экспедиции, а если проговорятся, то должны будут снова подвергнуться безответно наказанию».
***
Панин между тем противился отъезду Павла. Екатерина возмутилась:
– Никита Иванович, я приказываю, чтобы ребенок ехал со мной.
– Я вынужден, сударыня, заметить Вашему Величеству, что здоровье Его Императорского Высочества не повинуется вашим приказам.
– Это невообразимо, господин учитель. Вы что, врач?
Панин сказал, одновременно почтительно и дерзко:
– Ваше Величество прекрасно знает, что я никогда никого не лечил, но мои обязанности заставляют меня не согласиться с отъездом царевича. Павел Петрович страдает нервными приступами и малейшее нарушение режима может стать для него роковым.
Императрица на секунду прикрыла глаза, чтобы скрыть досаду. Хорошо, она уедет без сына, но пусть ее враги не обольщаются: все предосторожности будут приняты!
Павел Петрович, узнав об отъезде матери, попросил разрешения жить в Петергофе во время ее отсутствия. Но Екатерина ему отказала. Пусть едет в Царское Село: единственная дорога, которую легко охранять, ведет оттуда в замок, а из Петергофа можно выехать по суше и по морю. Румянцев, тридцатитысячная армия которого стояла в лагерях между Нарвой и Ревелем, получил приказ идти на Петербург при малейшей тревоге.