Положение князя Куракина было чрезвычайно трудное. Он просил отставку. Император со странным хохотом и непонятными жестами сказал, что он сам знает, когда князь ему более не понадобится. Но брат князя, генерал-прокурор Алексей Куракин уже был отставлен. Финансовые операции, вспомогательная касса для дворянства, им задуманная, и различные предложения, настоящими авторами которых были Сперанский, молодой, даровитый попович, выдвинутый князем Алексеем и числившийся в его канцелярии, и прожектор Роберт Вуд, комиссионер голландского банкира Гопа, настроили против генерал-прокурора, канцлера Безбородко и государственного казначея графа Васильева — лиц, пользовавшихся чрезвычайным доверием государя. По мнению Безбородко и Васильева, генерал-прокурор садится не в свои сани и подал планы неудобные и корыстолюбивые.
Князь Алексей Куракин был смещен, а место его занял отец новой фаворитки князь Лопухин.
Отставлены были одновременно барон Бугсгевден и генерал Ховен, женатые на интимных институтских подругах Нелидовой. Мало того, опала обрушилась и на барона Гейкинга, президента юстиц-коллегии, женатого на дочери престарелой начальницы Смольного, статс-дамы Делафон, прозванной всеми воспитанницами монастыря «Guten Mama».
Князь Александр Борисович Куракин рассчитывал на содействие близких к Нелидовой французских эмигрантов. Этих лиц он ожидал сегодня к определенному часу в гостиной Нелидовой, к которой приехал заранее, чтобы приготовить ее к предположенному совещанию. Но более чем когда он нашел старую монастырку полной восторженно-благородных чувств, совсем не отзывчивую к практическим планам придворного. Тем не менее он терпеливо продолжал обработку почвы в нужном ему направлении. В день тезоименитства императрицы Марии Федоровны, 22 июля, император с приближенными вельможами должен был пожаловать в Смольный на «полдник» и увеселения воспитанниц. В эти посещения Павел Петрович проявлял все обаятельнейшие стороны противоречивого характера своего, как будто общество прелестных малюток и целомудренных девушек-детей отгоняло от него мрачные фантомы больного воображения. Это была лучшая минута для объяснения Екатерины Ивановны со своим прежним коронованным рыцарем-поклонником.
Екатерина Ивановна была слишком умна, чтобы не понимать намерений «бриллиантового» князя. Но гордость ее была возмущена.
— Quelle bassesse! Quelle bassesse! — с горечью повторяла она про себя полюбившееся слово.
— Не возмущайте моего уединения! — в то же время говорила она. — Здесь, в милом монастыре, я найду себе тысячу радостей в жизни с людьми, которые меня воспитали.
— Но мадам Делафон чрезвычайно стара, и едва ли долго может служить вам охраной, — попытался возразить Куракин.
— Меня переживут некоторые из дам здешнего чрезвычайно приятного общества!
— Монастырь — все же монастырь. Ядовитые жала престарелых ос оттачивает скука.
— У меня прекрасная библиотека, у меня моя арфа, мои карандаши, — все предметы, которые так хорошо служили мне развлечением в моменты, когда, мне приходилось страдать. У меня, милостью моего императора, достаточные средства, чтобы благотворить зябнущей, нагой и голодной нищете, которая находит тропинку в эти монастырские стены. Какое наслаждение в милосердии к страждущим человечества, неистощимое наслаждение! И, наконец, главное, — вера, утешение религии, ничем не развлекаемых размышлений о величии Божества, о ничтожестве и суете всего земного. Посмотрите, князь, — поднимаясь на красных каблучках и грациозно протягивая ручку к окну, продолжала Нелидова, — посмотрите, на той стороне Невы — тихое пристанище. Там, в тени плакучих берез, я найду последнее убежище, так близко от родного монастыря, где я была так счастлива, так бесконечно счастлива!..
Князь посмотрел в направлении, в котором простирала ручку Екатерина Ивановна, и на другом, Охтенском берегу, с большим неудовольствием увидел между кудрявыми березами мелькающие кресты кладбища.
«Бриллиантовый» князь, преданный тленным прелестям красоты рисованной и красоты живой, честолюбию и утонченностям стола, терпеть не мог напоминаний о смертном часе.
Он не сказал ни слова, только крякнул и понюхал табаку из драгоценной табакерки, которую держал в руках.
Лукавый блеск мелькнул в умных глазах миниатюрной фаворитки, но сейчас же погас.
Она опустилась опять в кресло, безнадежно бросив ручки на пестренькое свое платьице.