Екатерина всей жалкой никчемности интересов её «шер ами» как будто и не замечала. Она осыпала его дарами и пожалованиями, которых другие не получали за десятки лет беспорочной службы. Уже после первого интимного вечера с Императрицей, 11 июня 1789 года, на третий день, ему было пожаловано 10 000 рублей и перстень с портретом Государыни. Это было только начало. В 1791 году двадцатипятилетний Зубов становится шефом Кавалергардского полка, затем полковником, адъютантом Её Величества и генерал-майором. Далее больше.
Генерал-адъютант, генерал-от-артиллерии, Екатеринославский и Таврический генерал-губернатор, командующий Черноморским флотом; в 1793 году Зубов получает графский титул, а Австрийский Император возводит Зубова и трех его братьев в княжеское достоинство Священной Римской Империи. К концу царствования Екатерины Зубов имел тринадцать государственных должностей и практически не исполнял ни одной!
Екатерина подарила своему любимцу, умевшему уверить старую обрюзгшую женщину, что «она не потеряла девичьей свежести», огромные земельные владения и более тридцати тысяч крепостных крестьян.
В 1795 году Зубов выдвигает фантастический план: завоевать Персию и весь Восток до Тибета, а затем начать поход для завоевания Константинополя. «Екатерина Великая» этот безумный план без колебаний одобрила, а начавшаяся вскоре война с Персией привела государственные финансы России в полное расстройство и деморализовало армию.
Не достигнув и тридцати лет, Платон Зубов мог уверенно говорить, что «жизнь состоялась». Однако наступил ноябрь 1796 года и последовал крах. Павел Петрович изгнал Зубова со всех должностей и запретил тому показываться в столицах. Лишь в конце 1800 года Император явил великодушие: Зубову было разрешено вернуться в Петербург, где он, его братья Валериан (1771–1804), Николай (1763–1805) и сестра O.A. Жеребцова (1766–1849) сделались активными участниками заговора с целью свержения Императора Павла.
Разнузданный маскарад фаворитов практически на протяжении всей своей жизни мог наблюдать Павел Петрович. Зрелище было невыносимым, нетерпимым, но сделать он ничего не мог. Особенно омерзительными были отношения матери с Платоном Зубовым, которого она прилюдно обнимала, ласково гладила по голове, называя «черноволосым любимым чадом». И это при живом сыне и яри взрослых внуках! Никто никогда не узнал и не написал о том, сколько душевных мук стоило Павлу Петровичу созерцание всего этого непотребства на протяжении тридцати с лишним лет. Известно только, что он стыдился свой распутной матери, а Зимний Дворец ненавидел всеми фибрами души. Там всё было пропитано и пронизано развратом, и он серьезно думал о том, чтобы превратить Дворец из царской резиденции в казармы лейб-гвардии. Но не превратил, не успел…
Фривольные нравы возобладали при Дворе после воцарения Екатерины; это была нескончаемая череда демонстрации увлечений, «амурных историй», а проще говоря — похоти. Эту атмосферу «свободы нравов» повелительница России специально не насаждала, но ей и не препятствовала. Ведь когда все кругом погрязли в увлечениях, в адюльтерах и пороке, то и собственная развратность уже не казалась вызывающей. Волей-неволей Павлу Петровичу с ранних пор приходилось не только наблюдать происходящее со стороны, но с некоторыми из «объектов» увлечения матушки общаться не раз. Особенно это было непереносимо в детстве, когда он не мог отказать, не имел права уклониться, так как сам себе не принадлежал.
Екатерина явно хотела вовлечь сына в круг общения фаворитов; нечего ему сидеть сиднем за французской энциклопедией и за европейскими романами. Какие мысли у него там в голове бродят, одному Богу известно. Пусть он лучше уж начнёт ухаживать, волочиться за молоденькими барышнями, которых было немало среди фрейлин.
Ему ещё не было и двенадцати лет, когда Григорий Орлов взял на себя обязанности «амурного» поводыря. Он водил его в комнаты фрейлин на верхнем этаже Зимнего Дворца, пренебрегая смущением и девиц и Великого князя. Он все время допытывался у Павла, какая ему особенно понравилась. Мальчик терялся, лепетал что-то нечленораздельное, а Григорий Орлов, без всякого стеснения, рассказывал, что в «его возрасте он испытывал страсть льва».