Еще худшее зрелище являли собою черти. Были они болотно-зеленые, с кариозными рогами, с репьями в хвостовых кисточках. Судя по очертаниям фигур, было тут три чертовки и четыре черта, из них старший — грузный, грязный и к тому же в дымину пьяный. Черти повалились в кресла по углам кабинета, кому-то места не досталось, он попытался устроиться на ковре, уже покрытом изрядным слоем свинячьего навоза. Толстый черт остановился посреди кабинета, яростно хлестнул себя по ногам хвостом — и отдал честь. Выговорить он не мог ни слова.
— Отставить! — рявкнул Форбс, прекрасно понявший значение происходящего. Мог бы, пьяный мерзавец, в кабинете начальства наваждения и не делать. Гаузер послушно отставил, комната заволоклась дымкой, через мгновение и он, и шестеро других чертей предстали перед генералом в натуральном виде. Оглядев всех семерых, Форбс пожалел, что отменил наваждение: в качестве чертей московские «семеро пьяных» были похожи хотя бы на чертей. В качестве людей они оказались еще хуже.
Группа Гаузера потратила несколько месяцев, бродя по селам вокруг озера Свитязь и собирая детишек Рампаля, нагуливавших сало для рождественского убоя в польско-украинских селах. Свинок пришлось частично украсть, частично купить; если хозяин упирался и не отдавал боровка ни за какие деньги, имея при этом во дворе полдюжины злющих псов — там приходилось являться под видом голодных антимоскальских партизан, инспекторов рыбнадзора, ну а в двух случаях просто взять усадьбу штурмом, кое-кого даже и перестрелять ненароком. В спешке свиней набралось до шести десятков, и лишь после проверки соком рудбекии, один запах которой способен повергнуть любого оборотня в обморок, а для простой свиньи даже приятен, выделилась дюжина подлинных детей дириозавра. Остальных сорок девять хрюшек оборотистый Герберт Киндзерски отвез от греха подальше, в город Чертков — на Тернопольщине, что ли — и в базарный день распродал. Потом семеро свитезянских чертей вооружились хворостинами и неторопливо погнали оклемавшихся от запаха проклятого растения «золотой шар» свиней в Закарпатье, к венгерской границе. Венгерский Гаузер знал как родной; ругался на нем даже без алкогольного заряда, и границу группа легко одолела, так же не спеша доковыляли до самого Будапешта. Там Гаузер рассчитывал с помощью обычного наваждения погрузиться на самолет американской авиакомпании и убраться в Штаты, где все само собой образуется и не нужно будет за всеми этими трахаными чертями приглядывать. План его удался вполне, таможенники поступили, увидев их, по-разному: одни пошли опохмеляться, другие протрезвляться, третьи запили по-черному, четвертые записались к психоаналитику на прием. Таможенным собакам Гаузер сделал особое наваждение, обонятельное, человеку необъяснимое. Такое, чтобы псы всего лишь нос воротили. Они и отворотили, Гаузер приказал Герберту бросить к лешему мешок с пустыми бутылками, все равно их в Штатах не принимают, и топать по трапу. Щедро обгадив трап, свиньи и черти погрузились в «Боинг-747», а на следующий день получили возможность обгадить богатую почву Соединенных Штатов Америки.
Встретивший группу Мэрчент убедился в худших подозрениях: группа Гаузера спилась окончательно. И, хуже того, кто-то из баб чуть не стал поить водкой свиней, а ведь любая мощная доза алкоголя превратила бы свинку в половонезрелое человечье существо, доверять присмотр за коим группе зеленых чертей было бы крайним безрассудством. Необходимость в русском языке у группы давно отпала, но организм Гаузера требовал все больших и больших доз алкоголя, и теперь для общения с майором нужен был еще и переводчик с русского. Отчаявшись что-либо сделать самостоятельно, Мэрчент запихнул всю чертовски-свинскую группу в грузовой самолет и отправил в штат Колорадо. И вот теперь, стоя посреди кабинета генерала Форбса в хламиде, некогда бывшей благородным мундиром американской армии, Гаузер решительно не мог вспомнить ни одного слова по-английски и лишь с отчаянием бормотал русские и венгерские ругательства. Спутники его были немногим лучше, а навозу в комнате все прибавлялось. Кто-то из свиней уже вывернул паркетину-другую и пытался выкопать из-под дубовых досок хоть что-нибудь — скорее всего, желуди. А еще одна свинка отгрызла горлышко у заветной бутылки в баре и с аппетитом всосала полпинты доброго старого бурбона.