Щенков промолчал. Корягин чуял, что еще хоть один титул, хоть один гектар поместий — и старого лагерного друга хватит кондратий. Поэтому прошептал по-лагерному: «Терпи, сволочь!» — и Щенков склонил голову, стойко решив принять любой удар судьбы ради личного друга.
— Тащите, бабы, — распорядился сношарь. — Бабы ловко втащили в обезьянник два увесистых ящика, обернутых в сукно, и поставили к ногам недовольного Мумонта. — Дозвольте, граф, возвратить вам рождественские безделушки ваших предков! И сразу просить прощения позвольте, что у черного волхва по правому ботфорту трещинка наметилась, но все прочее в целости. Распаковать!
Через немногие секунды на брошенном поверх красной дорожки текинском ковре засверкала вся рождественская сказка свибловского леса, краса села Нижнеблагодатского, предмет большой зависти американского шпиона Джеймса Найпла. Даже обезьяны примолкли, озаренные отсветами старинного уральского цветного дутья. Щенков сперва онемел, потом, как и следовало ожидать, зарыдал в три ручья.
— Дедушка рассказывал… А я так и не видел… Бабушка пела… — прохлюпал заведующий броненосцами, и дед Эдя решил, что пора вмешаться:
— Граф растроган оказанным вниманием, ваше высочество. Он не сомневается в подлинности реликвий, и они займут достойное место в его коллекции. В качестве… — дед Эдя затих на четверть секунды, затем, посещенный внезапным озарением, вдохновенно закончил: — В качестве ответного дара, ваше высочество, просим принять племенного бойцового петуха наилучших кровей Королевства Датского! — обеими руками дед подхватил клетку с Мумонтом и, спиной чувствуя наставленные на него бабьи пулеметы, просунутые сзади в вентиляцию, подтащил петуха к стопам сношаря, обутым в разношенные сапоги без каблуков. Сношарь придирчиво оглядел петуха, постучал кривым пальцем по клетке.
— Добрый кочет. Знатный подарок. Премного благодарствуем, — деревенским тоном закончил сношарь, ибо Лексеич перед благостным видом бойцового петуха сейчас явно спасовал перед Пантелеичем. — Настасья, — позвал он, от дверей безошибочно отделилась пожилая баба в газырях, — прими дар. Звать его будут…
— Мумонт! — подсказал Корягин.
— Э? Ну, пущай, Мумонт, стало быть, борозду не попортит, хочь и молод. Как, бабы? — спросил великий князь у спутниц.
— Никак нет! — гаркнули военизированные бабы хором.
— Приятно было познакомиться, князь, то есть граф… — начал сношарь, когда клетку с петухом унесли, а игрушки снова уложили по ящикам, в продолжение какового действия Щенков непрерывно крест-накрест утирал слезы, то правым кулаком с левого глаза, то левым с правого. — Только приношу извинения, дела меня ждут, срочная работа.
— Так точно! — не стерпев, брякнула старшая Настасья. В иное время, ох, не сошло бы это ей с рук, но сейчас сношарь отчего-то и ухом не повел на такое нарушение субординации.
Сношарь поклонился и быстро исчез в дверном проеме вместе и с бабьим эскортом, и с ловко выдернутой из обезьянника ковровой дорожкой. К счастью, уходя, уносил сношарь и петушиный камень с сердца Корягина, оставляя на память о себе два ящика драгоценного фамильного стекла Свибловых. Щенков, хоть и был на рыдательном взводе и по этому случаю, — как и по любому другому, — но пролепетал сквозь слезы, что все-таки его шалаш из пальмового лапника — не место для хранения таких ценностей, и хозяйственно утащил оба ящика в клетку к белоспинному другу, за самую длинную полку задвинул, под такой охраной всего спокойнее. Но когда запихивал ящики поплотней, подальше — неожиданно сдвинул забытое ведро, а за ним нашлась заначенная, чуть ли еще не сентябрьской покупки, поллитровка, не открыть которую в такой светлый день было просто глупо. Щенков утешенно протер бутылку полой пальтишка и принес ее в предбанник, где Корягин недоуменно соображал, — где ж это Елена? Пора бы уж и забрать ей отца отсюда, раз Юрка в себя пришел и меньше ноет. Корягин глянул на бутылку и похолодел: не хватало еще гидролизный спирт пить, им и клетки-то попугаям мыть опасно. Щенков все-таки настаивал, но тут протелепался мимо открытой двери гориллятника Львович вместе с двумя другими Львовичами, Щенков их окликнул, они с радостью хлынули к дедам. Налили по наперсточку и по второму, Эдя чокался перстнем, все время размышляя, где ж это Елена, когда время уже чуть ли не обеденное? Японцы, кажется, все свои художества в дельфинариуме почти доклали. Делать Корягину в зоопарке дальше было решительно нечего, он слушал долгие жалобы Львовичей на семейную жизнь, отмечал, что у него самого с семейной жизнью как-то странновато, но все же не так погано, вот что значит овдоветь вовремя! — и дочки неплохие, и внуки ничего, научить бы их только отличать куриные яйца от всех других и все другие между собой. А как все-таки удачно великий князь подвернулся, он-то лапшу из Мумонта не сварит!