«…не будет столь поверхностен. Сопоставив положение Юпитера в Рыбах, Венеры вблизи границы VI дома, Нептуна в зените и знаке Весов, он придет к тому выводу, что именно данный человек является инспиратором всего происходящего, поскольку — хотя мотивы его действий вполне альтруистичны — он всегда готов помочь тому, кто в нем нуждается. А кто же, как не Дом Старших Романовых, заинтересован в его помощи более всех других?»
Это «Нью-Дао» — как всегда содрали, небось, у ван Леннепа. А вот и он сам:
«…Действие теперь уже неизбежно должно закончиться не на Северном полюсе, а в координатах 55° 45 с.ш. и 37° 37'в. д.»
Да, его бюллетень. И то, и другое — государю. Что там еще?
«…Граф Литта подчеркнул, что его прямой предок передал правоприемство главы ордена прямому предку императора Павла Второго, Павлу Первому. Жители Мальты не утратили права на родной язык, зато получили монопольное право на отлов и доставку к государеву столу средиземноморских осетров — по-мальтийски они называются „лампуки“, — а притязания Туниса на воображаемую квоту…»
Это «Таймс» — на всякий случай тоже в папку, про разжалованного в губернаторы Ваньку сейчас много пишут, ну и хорошо, всегда есть оговорка, что права наследования российского престола он лишен. Еще там есть что?..
«…Каким образом для одного уезда назначен генерал-губернатор? Широкие круги одесской общественности…»
К чертовой матери. Это «Дюк», брайтонский листок, все про то же да про то же. Не зря государь из своего титула «барон Брайтонский» вычеркнул и сказал, что это титул чужой. Ивнинг с сомнением, но и с надеждой подумал: не ему ли самому в итоге этот титул перепадет? Он выключил телефакс, потом снял трубку с телефона, ведущего в главный кабинет. Ответил сам царь. Это бывало только тогда, когда секретарь кого-то выпроваживал, и у самодержца оставалась свободная минутка.
— Ваше величество, — скромно сказал Анатолий Маркович, — есть сводка европейских газет на сегодня. Я пошлю?
Павел кашлянул в трубку, потом произнес предельно лениво:
— Николай Васильевич только что ушел, аквариум почистил. Такие хорошие коньки, такие спокойные. Европа… Вот что, милейший, отложите на утро. Когда русский царь глядит в аквариум, Европа может подождать.
Гудки отбоя Анатолий Маркович слушал долго и чувствовал, как растет в нем с каждым гудком благоговение перед этим великим человеком.
11
Брат, ты задаешь вопросы, которые можно задавать только масону тринадцатой степени посвящения, с геморроем и в сандалиях.
Несмотря на жаркий день, оба визитера, которых Эдуард Феликсович заприметил из окна входящими к нему в подъезд, были одеты в темные и длинные плащи, и на головах у них было что-то не летнее. По меньшей мере одну из двух фигур он опознал, хотя не видел этого человека много лет и рад бы еще не видеть втрое дольше. Спутник опознанного был толст и напуган — он семенил такими противными шажками, что в мыслях старый лагерный лепила Корягин немедленно перешел на феню: «Шакальё».
Ведя в поводу неизвестно кого, по лестнице к светлейшему князю Корягину поднимался лично Владимир Герцевич Горобец. Дед опустил в карман именной «ТТ-Магнум» и со вздохом пошел открывать.
Гости двигались по лестнице очень долго, понятное дело, верховный масон России никогда не доверился бы такому злокозненному ящику, как лифт. Дед осмотрел прихожую, точней, самцов-попугаев. Рыбуня, Михася и Пушиша, как и положено, сидели на железной трубе в одинаково грустных позах, им было отчего грустить: все их дамы были без малейшего спроса у супругов перетоптаны новым гиацинтовым, Володей, восседавшим сейчас на левом плече Корягина. Дед погрозил Рыбуне пальцем, дед совсем не хотел пушкинских ужасов у себя в прихожей, а намерение клюнуть в темя хоть какого-нибудь вшивого гостя старший гиацинтовый выражал всеми девяносто восемью сантиметрами своей длины. Дочери деда отсутствовали, старшая забрала младшую на божественный Тайвань к косметологам; зятья расползлись по присутствиям; старший внук отселился по государевому указу в Зарядье-Благодатское, за противотанковые ежи, младшие болтались где-то на кремлевских угодьях. Впрочем, завтра все равно была суббота, предстояло, как обычно, ехать на птичий рынок. Чай, сидят три дуры на кладках, каждая в три яйца. Правда, богатых людей нынче прибавилось. А вот чтобы хороших — так нет…
Наконец прозвучал длинный звонок в дверь, все попугаи склонили головы влево, дед открыл. На пороге стоял Горобец, облаченный во что-то довоенное, покроем и запахом напоминающее классический лапсердак; толстый спутник масона прятал физиономию за бинтом во всю щеку и темными очками; в прежние годы первый же милиционер увел бы его в отделение для проверки, но милиционеров не стало, а синемундирная полиция такими пустяками не интересуется.
— В мире дьяволу принадлежит все… — сквозь одышку произнес Горобец. Дед ответил в соответствии с ритуалом:
— А в масонстве как-никак только половина. Проходи, Владимир Герцевич, в доме никого.
— В нашем доме! В нашем доме! В нашем доме!!! — весьма угрожающе крикнул с дедова плеча Володя. Говорил он уже довольно хорошо, почти отучил себя от привычки лаять: превращение из эс-бе в гиацинтового ару он воспринимал как повышение, и уж лучше ни на кого не гавкать. Да тут еще мода на эту противную группу, «Ласковый лай», Тимон ее, когда дома, с утра до ночи слушает через динамики. К Тимону Володя питал определенную приязнь, все-таки приятно, что хоть один из сыновей полковника шел в карьере по линии отца, однако в музыке смыслил мало. Вот поискал бы среди эс-бе внука Витьку, послушал бы, как тот верхнее «до» берет в каждом куплете, когда воет про то, как на тройке служил ямщиком, не говоря уже о партии Жермона! Но учить музыке пес-попугай парня не собирался, у Аракелянов в гербе три микрофона и колючая проволока — вот пусть по ним и специализируется.
Гости между тем прошли в дедову комнату. Горобец опустился в хозяйское кресло, непонимающим жестом погладил железку, об которую Володя давно приладился точить клюв. Из женщин поблизости сидела на яйцах одна Кунигунда, две других блаженствовали в комнате съехавшего Ромео. Но именно Кунигунда сейчас свой срок досиживала, Володя с трудом сдержался, чтобы не рыкнуть, он-то отлично знал, на чьих яйцах попугаиха сидит, он готов был взлететь на защиту, как в прежней жизни оскаливал клыки, если опасность грозила щенкам. Горобец внушал бывшему эс-бе известную брезгливость своей демонстративной неопрятностью, но веяло от масона и чем-то иным, какой-то беззащитной древностью, — так, наверное, пахнет пирамида Хеопса, огромная, допотопная: обшивку всю ободрали, мумии украли, осталась одна древняя величественность, почти без формы и вовсе без содержания.
— Что мы наделали, брат Лат? — с места в карьер обратился Горобец к деду, используя его давнее звание, так к Корягину с конца тридцатых годов никто не обращался. — Мы же все делали правильно! Ты — тесть канцлера, ты дед принца, ты сам светлейший князь, так, может быть, хотя бы объяснишь, почему все не так, как надо? Мы планировали возвести на престол советского царя, а что имеем? Русского императора, у которого титул на шести страницах, на седьмой продолжение, а в нем — территориальные претензии на полмира! Мы же все делали в полном согласии с предсказаниями, мы не стали принимать его в вольные каменщики, ну а теперь уже поздно, он никого не слушает! Может, он тебя послушает? А? Ты что, все злишься, что сидел вместо меня? Так ведь не так плохо ты и сидел, медик же, с дипломом…
— На зоне, знаешь, куда диплом засунуть лучше всего? — прервал дед Горобца, двигаясь в своем кресле влево, чтобы Володе не тесно сидеть было.
— Знаю. Но у тебя же не один диплом, ты ведь и вправду жил в лагере лучше других! Я сам тебе сало передавал, белорусское, в четыре пальца…
— Мне за мою работу и в шесть пальцев носили. Но я-то сидел в лагере, а ты что делал?
— Я… Мне нельзя было садиться! Ты прекрасно знаешь, сколько времени готовился Великий План! Из лагеря им руководить было невозможно! Кстати, а будь ты на свободе — как бы не угодить тебе в «убийцы в белых халатах»!
— Не угодил бы, мой диплом в СССР недействителен, я в лагере фельдшерские курсы кончал, иначе никто не поверил бы. Словом, я-то сидел, Владимир Герцевич, а ты работал освобожденным парторгом и воплощал свой Великий План, к которому я, заметь, не имею никакого отношения.
— Брат Лат, ты наглец. Ты дед принца, ты тесть канцлера — и это тебя не касается План? За каким чертом мы вообще придумывали все это липовое «жидомасонство»?