Именно здесь и познакомился Мочалов с дочерью хозяина, юной Наташей Баженовой. Она была хорошенькой, но несколько анемичной девушкой из средней купеческой семьи. Вероятно, училась в каком-нибудь немудреном пансионе, приобрела кое-какие «светские навыки», читала романы, увлекалась бароном Брамбеусом, бывала на семейных танцовальных вечерах. Конечно, ездила она по воскресеньям в Малый театр: по праздникам ложи бельэтажа, по обычаю, заполнялись купеческими семействами. Из ложи любовалась Наталья Ивановна молодым Мочаловым. Она замирала от волнения, когда мрачный Меннау открывал свои тайны, она содрогалась при звуках пленительного мочаловского голоса, когда в образе атамана разбойничьей шайки призывал Карл Моор своих друзей к священной борьбе за попранные права человечества. Она цепенела от ужаса, когда черный мавр душил свою голубку Дездемону.
И, вероятно, подобно Отелло, Мочалов уже не на сцене, а в купеческой низенькой и душной комнатке бажановского дома изливал перед Наташей свою душу, веря, что она, как Дездемона, полюбит его «за муки».
Но не была Дездемоной Наталья Ивановна Бажанова, не была она и Офелией, хотя ее жених, трагик Мочалов, был и ревнивым венецианским мавром и меланхолическим принцем датским, когда говорил ей о своей любви. Она, эта купеческая дочка, ничем не замечательная, одна из тысяч подобных ей мещанских девиц, стала созданием его творческой фантазии. Он в жизни продолжал быть тем, кого играл на сцене. Он полюбил в ней тех, которых любил в обличии Гамлета, Отелло, Мейнау и других персонажей своего трагического репертуара.
И когда она стала его женой, — сейчас же и обнаружилось, что «голубка Дездемона» никакими муками своего Отелло не интересуется. Оказалось, что с ней не о чем говорить. И жить в этом почтенном семействе, подчиняясь домостроевщине тестя, стало тяжело. Нечем было дышать.
Он ушел и от Натальи Ивановны, и от тестя Бажанова, и от воскресных пирогов и толков о том, что говядина нынче в цене. Он нашел ту, с которой как-то сразу стало так радостно жить, с которой потекли у него светлые и ровные дни. Она — Пелагея Ивановна Петрова, дочь инспектора Театрального училища.
Пелагея Ивановна служила в театре, играла маленькие роли. Она оказывала на Мочалова неотразимое влияние. Он перестал пить. Он уже не чувствовал себя одиноким. У него был друг и верный товарищ. И жизнь рисовалась огромной, полной высоких радостей, восторгов. Но скоро все оборвалось. Только четыре года провел он вместе с Петровой.
В 1826 году Николай I приехал короноваться в Москву. «Друзья 14 декабря» были повешены, сосланы в мрачные «пропасти земли», сосланы на Кавказ на верную гибель. Отслужив «очистительный молебен», Николай прибыл в древнюю столицу венчаться на царство. Шли пиры и балы. Николай принял 10 сентября в Кремлевском дворце опального поэта Пушкина, нашел, что он «самый умный человек в России», простил его, впрочем, тут же отдав под тайный полицейский надзор, вручив амнистированного поэта «благодетельным попечениям» графа Бенкендорфа.
В Москве было весело, шумно, торжественно, коронованный император был добр, легко было снискать его милости. Бенкендорф лицемерно утирал слезы обиженных верноподданных платком, который был вручен ему для этой цели царем. И вот к цареву «милосердию» обратился оскорбленный И. А. Бажанов, фамильной чести которого был нанесен такой сокрушительный удар. Он добился свидания с Бенкендорфом и, обливаясь слезами, рассказал о бесчестии, ему учиненном, о горе дочери, о несчастном ребенке, покинутом «беспутным отцом». У Натальи Ивановны, действительно, был ребенок от Мочалова, и Бажановы требовали, чтобы муж и отец вернулся к покинутым супруге и младенцу.
Жалобы старика растрогали сердце жандарма. Дело шло о бесчестье, понесенном «почтенным» семейством. Пострадал купец, К купеческому сословию в эти годы стали относиться с особым вниманием, всячески подчеркивая его высокую полезность в интересах государственных. И кто же нанес бесчестие? Актер, человек «безнравственной жизни», который, как оказалось по оправкам, поведения неблагонадежного, с начальством не ладит и дерзок на язык.
Бенкендорф решил помочь купцу и выполнил это. Он мог бы действовать просто, через полицию приказав околодочному доставить Мочалова по месту его прописки в бажановский дом. Но Бенкендорф действовал тоньше. Он пригласил к себе П. И. Петрову.
— Не грех ли вам отнимать мужа от жены и разлучать их?
— Он полюбил меня и бросил жену и дом по несходству характера. Живя с ней, он терял свой талант и, только полюбив меня, он исправился во всех отношениях.
— Все это я знаю очень хорошо, потому-то и пригласил вас к себе, чтобы отечески посоветовать вам и даже просить, чтобы вы возвратили мужа законной жене.
— Ваше сиятельство, это не от меня зависит.
— Вздор! Надо вам сказать, что и сам государь, будучи хорошим мужем, желает, чтобы не разрывали законные браки.
— Я разойдусь с Мочаловым, если вам угодно.
— Этого мало. Вы должны заставить его возвратиться к жене и жить с нею.
— Помилуйте, это для меня невозможно.
— Нечего нам долго толковать. Я очень хорошо знаю ваше влияние на этого капризного актера и рекомендую вам — или заставить его жить с женой, или уехать из Москвы, то есть мы вас ушлем в места, не столь отдаленные.
Все было ясно. Упорствовать было бесполезно. Искать защиты было не у кого. Ведь она слышала слова Бенкендорфа, что сам государь не терпит, чтобы разрывали законные браки, а государь, всем известно, примерный муж. Бенкендорф ничего не преувеличил, сославшись на государя: через все царствование Николая проходит его лицемерная защита нерушимости и святости семейных уз. Он создает себе прижизненный памятник примерного семьянина. Это он-то — Николай Палкин, Аполлон с насморком, герой грязных «васильковых дурачеств» — развлечений с молоденькими актрисами и воспитанницами театральной школы, которых так любил этот «примерный» муж и отец.
Что оставалось делать несчастной Петровой? Намек на «места, не столь отдаленные», был слишком внушителен и реален, чтобы не задуматься над последствиями ослушания.
Неизвестно, как удалось ей убедить Мочалова вернуться к законной семье; много слез, должно быть, пролила эта верная подруга трагика, умоляя его выполнить волю Бенкендорфа. За Бенкендорфом стоял царь, а Мочалов был придворным актером. Он состоял на службе у его императорского величества. И он покорился. Он вернулся с разбитым сердцем в дом Бажанова.
Но насильственно восстановленная супружеская жизнь была по-прежнему неудачной. Загулы Мочалова делались все более частыми, он убегал из дому и в минуты болезни, возвращаясь домой, в бреду, в припадке белой горячки ужасал домашних. Молоденькая А. И. Куликова-Шуберт не раз была свидетельницей, как бушевал Мочалов во время запоя, декламировал, и какая брань сыпалась на его голову от тестя, тещи и жены. Он не выходил из комнаты, но голос его гремел по всей квартире.
М. С. Щепкин, С портрета, приложенного к «Запискам М. С. Щепкина. М. 1864.
Эскиз декорации неизвестного художника к спектаклю «Тридцать лет или жизнь игрока», Государственный театральный музей им. А. Бахрушина
Наталью Ивановну мало смущало то обстоятельство, что муж возвращен к ней по жандармскому приказу. Главное было сделано — муж снова при ней, фамильная честь восстановлена, чего же больше? И она, не стесняясь, вела театральные знакомства, ездила на репетиции в Большой и Малый театры, бывала за кулисами. Это казалось ей в порядке вещей. Она — жена Мочалова!