Стихи Мочалова, помещенные в «Литературном кабинете», и те, что изредка появлялись в журналах, впервые были собраны первым биографом великого трагика А. Ярцевым в приложении к его статье, в «Ежегоднике императорских театров» (1896—7 г., прил. 3). А. Ярцев собрал десять песен. Нам удалось отыскать еще несколько песен, оставшихся неизвестными Ярцеву.
Глубокой скорбью веет от многих песен Мочалова, Он часто упоминает о могиле, о гробовой доске, солнце красное все греет и всех радует, и только ему все равно — есть ли солнце или день пасмурный. Ему «все скучно здесь и холодно». Поэт просит, чтобы его похоронили вдали от людей, он хочет уйти на вечный покой и просит людей не посещать его могилу.
Мочалов не знает сентиментальности и светлой печали. Он никого не хочет разжалобить, он объят гордым отчаянием.
Редактор антологии «Песни русских поэтов» Ив. Н. Розанов расценивает довольно высоко и техническое мастерство Мочалова-поэта. Он указывает на свежесть поэтической вольности поэта, на неожиданные рифмы и прочее.
Воспроизведем из напечатанных как А. Ярцевым, так и Ив. Н. Розановым только одну русскую песню Мочалова, — наиболее популярную, прочно вошедшую и в народный и в концертный репертуар:
Собранное Ярцевым литературное наследство Мочалова необходимо дополнить теми его стихами, которые мы нашли среди уцелевших бумаг великого артиста.
В тетради сшитой из трех листов писчей бумаги большого формата, помещено одиннадцать пьес. Среди них — знакомые нам по воспроизведению Ярцева, но есть и неизвестные.
Вот Экспромт (сказано после представления «Гамлета» в Киеве).
Под № 11 помещено стихотворение «На игру артиста в роли»
Стихотворение без заглавия, судя по содержанию, посвящено актрисе, игравшей с Мочаловым Луизу в пьесе «Коварство и любовь»:
И посвящение артисту, и той, которая играла Луизу, очень выразительны для отношения Мочалова к искусству, как к трудному жизненному подвигу. Он убеждает «Артиста» стремиться к высокой цели, потому что знает, что если созрели плоды трудов, то художник награжден и будет наверху «блаженства своего». «Миг святого упоенья» — те мгновенья творческого подъема, которые так хорошо были знакомы Мочалову, они дают тяжелое, но святое наслажденье.
В этой же тетради нечто вроде стихотворения в прозе или своеобразного лирического дневника. Отрывок разбит на три части — каждая часть как бы запись дня.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
Спасибо тебе, все тебе. Да, прошел час — целый час, в который я писал, а теперь бросаю перо — беру трубку и задумался, спросите, надолго ли? Об чем? не знаю.
ВТОРОЙ ДЕНЬ, УТРО
У меня был он и не один; мы читали, но нам помешали мои доктора. Одним словом, мне вообще бывает лучше, когда мы трое! Одно меня порадовало. Опять ошибся, — не мое это слово — «надо сказать, немного успокоило, что ко мне приехал добрый и почтенный мой брат, которого не видал я две недели, потому что он очень хворал. Наступает вечер — шестой час — он обещал ко мне приехать.
Но поверишь ли, мне так теперь хорошо, что я не желал бы нынешний вечер никого видеть, даже и его… Представьте, какое блаженное положение — надолго ли? Увидим! В девятом часу приехал он, но просидел с четверть часа, и опять я один, беру перо и не могу писать, я расстроен и молча хожу по комнате. [Затем идет песня «Ах, ты, солнце красное», текст которого воспроизведен выше.]
Прости меня за эти стихи, право, вдруг что-то мне вздрогнулось и написал, но голова болит, рука ослабла, — сердце, — об нем и говорить нечего! Все никуда не годится. Прощай! Скоро десять часов, думаю, что через час я усну; до завтра, ах! обману себя — до свиданья!
ТРЕТИЙ ДЕНЬ, ВЕЧЕР
Скоро семь часов; сию минуту поехал от меня Соколов к нему, чтобы вместе отправиться к вам. Кажется, другой на моем месте не завидовал бы им, но я напротив! Я даже не захотел бы волшебным средством и невидимкою быть и не только не быть видимым, а даже и видеть, и слышать. Впрочем, я уверен, я т а к уверен, что ты думаешь о теперешнем больном и, право, прекрасном моем положении. Прошу тебя и знаю, что это лишнее. Пожалуйста, покажись ему, но не входи в беседу с ним. Завтра утром, может быть, я увижу его и спрошу.