Нарышкин. Есть и у нас тут в Малой Коломне гадальщица…
Валуев. Девятнадесятый век! Девятнадесятый век! Чертовщина везде завелась…
Щербатова. Вы, господа, ни во что не верите, у вас нынче все — «натура, натура». А мне бы хоть одним глазком заглянуть на тот свет, что там такое? L’inconnu est si seduisant![13]
Голицын. Когда умрем, сударыня, времени будет довольно на неосязаемость, душеньки наши набродятся досыта. А пока живы, милее нам здешние «Душеньки».[14]
Щербатова. Ну вас, шалун, отстаньте…
Гоф-фурьеры вбегают из дверей справа, машут руками и шикают.
Гоф-фурьеры. Его величество! Его величество!
Все становятся в ряд; дамы приседают, кавалеры кланяются. Музыка играет марш. Павел, под руку с кн. Анной Гагариной, проходит через толпу, едва отвечая на поклоны, и садится рядом с Анной в нише под статуей Флоры.
Павел. Аннушка, моя улыбочка…
Хочет взять руку Анны.
Анна. Не надо, не надо, государь, — увидят…
Павел. Пусть видят! Я ничего не вижу, не слышу, не чувствую, кроме тебя. Ты осчастливила жизнь мою. Только ты, достойнейшая из женщин, могла влить кроткие чувствования в сердце мое, только при взоре твоем родились в нем добродетели, как цветы рождаются при майском солнце. Я хотел бы здесь, у ног твоих, Анна…
Анна. Ради Бога, ваше величество! Государыня смотрит…
Павел. Аннушка, моя улыбочка, отчего ты такая грустная? О чем думаешь?..
Анна. Я думаю… Ах нет, простите, ваше величество… Я не умею. Я только хотела бы, чтобы все знали вас, как я… Но никто не знает. А я не умею… Глупая, глупая… Простите, я не так…
Павел. Так. Аннушка! (Торжественно, поднимая руку и глаза к небу.) Благодарю, сударыня, благодарю… за эти слова… Знайте, что я, умирая, думать буду о вас!..
Анна. Пáвлушка, миленький…
Павел. Ах, если бы ты знала, как я счастлив, Анна, и как желал бы сделать всех счастливыми! Каждого к сердцу прижать и сказать: чувствуешь ли, что сердце это бьется для тебя? Но оно не билось бы, если бы не Анна… Да нет, я тоже не умею… тоже глупый, как ты… Ну и будем вместе глупыми!..
Нарышкин (тихо указывая на Павла и Анну). Голубки воркуют!
Головкин. А у княгини-то платье — из алого бархату, точно из царского пурпура.
Голицын. Субретка в пурпуре!
Нарышкин. Будь поумнее, под башмаком бы его держала.
Головкин. И башмаком бы в него кидала, как, помните, Катька Нелидова.
Мария Федоровна и Пален говорят в стороне тихо.
Мария Федоровна (всплескивая руками). Aber um Gottes willen, mein lieber[15] Петр Алексеевич, неужели возможно?..
Пален. В России, ваше величество, все возможно. Да вот сами изволите видеть: в «Ведомостях» пишут. (Читает.) «Российский император, желая положить конец войнам, уже одиннадцать лет Европу терзающим, намерен пригласить всех прочих государей на поединке сразиться».
Мария Федоровна. Господи, Господи! На чем же они сражаться будут?
Пален. На мечах или копьях, что ли, как рыцари, бывало, на турнирах.
Мария Федоровна. Рыцари, турниры?.. Aber um Gottes willen, я ничего не понимаю!..
Пален. И я, ваше величество…
Павел (указывая на Марию Федоровну и Палена). А я знаю, о чем они судачат.
Анна. О чем?
Павел. Да уж знаю. Давай-ка их дразнить.
Анна. Ах, нет, ради Бога! И без того ее величество…
Павел. Надоело мне ее величество! Не в свое дело суется. Мозги куриные. Ей бы не императрицею быть, а институтской мадамой! (Вставая.) Пойдем же.
Анна. Ну, зачем, зачем, Павлушка?..
Павел. А затем, что весело, шалить хочется. Мы ведь с тобой глупенькие, а они умные, как же не подразнить их?
Павел подходит к Марии Федоровне. За ним — Анна.
Павел. Votre conversation, madame, me paraît bien animée.[16] О чем беседовать изволите?
Мария Федоровна (дергая потихоньку Палена за край мундира). О новом прожекте для Павловска, ваше величество: храм Розы без шипов…
Павел. Только о Розе?
Пален. Начали с Розы, а кончили…
Павел. Шипами?
Пален. Почти что так. Кончили вызовом, который вашему величеству угодно было сделать иностранным государям.
Павел. Ага! Ну и как же вы о сем полагаете, сударыня?
Мария Федоровна. Aber Paulchen, mem lieber Paulchen…[17]
Павел. Извольте говорить по-русски: вы — императрица российская. (Молчание.) Отвечайте же!
Мария Федоровна. Ах, Боже мой, Боже мой… Я, право, не знаю, ваше величество… Мысли мои… so verwirrt![18]
Павел. Ну, а вы, граф?
Пален. В царствование императора Павла I Россия удивила Европу, сделавшись не покровительницею, а защитницею слабых против сильных, утесненных против утеснителей, верующих против нечестивцев. И сия истинно великая, истинно христианская мысль возникла в рыцарской душе вашего величества. Поединок же оный — всему делу венец, воскресение древнего рыцарства…
Павел. Хотите быть моим секундантом, ваше сиятельство?
Пален (целуя Павла в плечо). Недостоин, государь…
Павел. Достойны, сударь, достойны. Вы меня поняли. Да, воскресение древнего рыцарства. Под стягом Мальтийского ордена соединим все дворянство Европы и крестовым походом пойдем против якобинской сволочи, отродия хамова!
Пален. Помоги вам Бог, государь!
Павел. Не имел и не имею цели иной, кроме Бога. И пусть меня Дон-Кишотом зовут — сей доблестный рыцарь не мог любить Дульцинею свою так, как я люблю человечество!.. Да вот беда — хитрить не умею и с господами-политиками частенько в дураках остаюсь. За то себя и казню: любил кататься, люби саночки возить. Справедливость требует сего. Не подданные за государей, а государи за подданных должны кровь свою проливать. И я первый на поединке оном пример покажу.
Молчание.
Павел. А господа политики с носом останутся. Меня думали за нос водить, но, к несчастью для них, у меня нос курнос. (Проводя по лицу рукой.) Ухватиться не за что!..
Молчание.
Павел (быстро оборачиваясь и подходя к Анне, напевает).
Quand pour le grande voyage
Margot plia bagage,
Des cloches du village
J’entendis la leçon:
Din-di, din-don.[19]
Анна (тихо). Перестань, Пáвлушка, ради Бога!
Павел. А что?.. Ну, не буду, не буду. Уж очень мне сегодня весело, — так бы и запрыгал, завертелся на одной ножке, император всероссийский, как шалунишка маленький. (Помолчав.) Приметил я, что, когда сей род веселости найдет на меня, то всегда перед печалью.
Покинешь матерню утробу —
Твой первый глас есть горький стон;
И отходя отсель ко гробу,
Отходишь ты, стеня, и вон.
Стон и смех, смех и стон. Din-don! din-don!
Мария Федоровна (тихо Палену). Aber um Gottes willen, что с ним такое? Боже мой, Боже… я ничего не понимаю… Пожалуйста, граф, успокойте, развлеките его…
Пален (подойдя к Павлу). Ваше величество, курьер из Парижа, от господина первого консула, генерала Бонапарта.
Павел. Принять, принять!
Адмирал Кушелев подходит к Павлу.
Павел. Наидружественнейшие сантименты господина первого консула… (К Кушелеву.) А ты что, братец, головой качаешь?
Кушелев. Помилуйте, ваше величество, какое же дружество самодержца всероссийского, помазанника Божьего, с оным Бонапартом, проходимцем без роду, без племени, выскочкой, говорят, из той же якобинской сволочи?
Павел. Да ведь и меня, сударь, «якобинцем на троне» зовут.
19
Когда, отправляясь в далекий путь,
Марго складывала вещи,
Деревенские колокола
Дали мне урок:
Дин-ди, дин-дон (франц.)