Шуршит перевернутый лист, открывая цветной рисунок. Девушки в задумчивости переглядываются — копия этого портрета висит в комнате мадам, и с него то ли задумчиво, то ли насмешливо смотрит темноглазый мужчина средних лет. Шарлотта и Рашель не решаются расспрашивать, но уверены, что в те давние времена мадам была влюблена в этого человека, и наверняка безответно — ведь мадам Катрин в те времена была совсем девчонкой. Они знают его имя, но оно ничего им не говорит — просто еще одно имя из множества, еще один человек из времен юности мадам, некогда живший и умерший в стране за океаном.
В стране, взвихренной ветрами перемен, в стране свободы и равенства, залитой кровью во имя высших идеалов.
1793 год, Париж
Вообще-то при рождении ее назвали Катрин. Катрин Леконт, класс младших воспитанниц танцевальной школы при Королевской Академии танца. По отзыву наставницы, мадам де Молиньяр, «настойчива и упорна в повторении упражнений, хотя не может похвалиться примерным поведением, достойным благонравной юной девицы».
Замечание касательно поведения было вполне справедливым. Появилось оно после того, как незадолго после своего тринадцатого дня рождения мадемуазель Катрин, всю неделю чутко прислушивавшаяся к тому, что доносится из-за стен пансиона, убедила подружек сбежать в город. Посмотреть на свержение тирана. Ибо в год разрушения Бастилии начинающим танцовщицам едва стукнуло десять-одиннадцать лет от роду, они по малолетству ничего не понимали и, разумеется, ничего не видели.
— Если мы и это прохлопаем, всю оставшуюся жизнь локти кусать будем! — решительно заявила Катрин под согласные поддакивания Люсиль и Сони.
Удирать было страшновато, но любопытство пересилило.
Поначалу беглянки ничуть не сожалели о своем поступке. Повсюду на площадях пели и плясали, швырялись камнями в окна дворцов, орали: «Да здравствует свобода!» и «Долой тиранов!». Катрин где-то подобрала трехцветное знамя и размахивала им, ее носили на плечах и поднимали повыше, чтобы ей было все видно и все могли ее рассмотреть. Кто-то спросил, как ее зовут, и девочка ответила не привычным с детства скучно-целомудренным «Като», а внезапно навернувшимся на язык звонким прозвищем — «Либертина».
Огромная шумная толпа ломилась в замок Тюильри, маленьких танцовщиц увлекло потоком. Заворожено глазея по сторонам, они слишком поздно заметили, что в общей неразберихе потеряли Люсиль. Поискав подружку — не слишком, впрочем, усердствуя — и не преуспев, они решили: Люсиль не маленькая девочка, сама в состоянии о себе позаботиться и помнит, где расположен пансион. Благо над ухом у них кто-то заорал: «Смотрите, вон коронованная шлюха!» — и они сломя голову помчались глазеть на бывшую первую даму Франции и ее фрейлин под конвоем.
У Либертины кружилась голова от восторга, все было так весело и захватывающе, так непохоже на пансион с его строжайшим расписанием уроков и занятиями в зеркальном зале… Они бегали по дворцу, восхищаясь, удивляясь, краем уха слушая громогласные речи избранников народа. Тихая и робкая прежде Соня успела свести знакомство с каким-то молодым человеком, помахала Катрин на прощание рукой — и исчезла.
Либертина осталась одна. К вечеру беглянка приуныла, поняв, что здесь, в шальном и безумном круговороте, до нее никому нет дела. Вдобавок к бродившей в одиночестве девушке начали приставать подвыпившие победители, и Либертина не на шутку струхнула. Наваждение схлынуло, в сумерках она поплелась обратно — куда ей еще было идти, сироте, взятой в школу по ходатайству родственников и мечтавшей однажды грациозно выпорхнуть на сцену Королевского театра?
В пансионе мадемуазель Тардье ожидали строжайшая выволочка от наставницы и ночь взаперти в старой кладовке. Люсиль больше не объявилась — ни на следующее утро, ни вообще. Соня пришла через несколько дней, собрала вещички и гордо объявила, что выходит замуж, а балет может катиться ко всем чертям.
Через месяц с небольшим грянули очередные перемены. Отныне и навсегда монархия в стране отменялась, ее сменяла Республика. В которой все будут равны между собой и с завтрашнего же дня начнут сообща стремиться к светлому будущему всеобщего равенства, братства и процветания. Старшим же классам Академии было сообщено, что их обучение окончено — и десять лучших выпускниц, согласно нерушимой традиции, будут переведены в Театр Оперы. Прочие вольны устраиваться кто куда, благо за последний год благодаря Декрету о свободе театров в Париже открылось не меньше двух десятков новых сцен, принадлежащих частным владельцам. Многие вовсю набирают труппы и вряд ли устоят перед юными ученицами Академии.