— Восьподи Иисусе, знать-то, прошло! — шумно вздохнула в углу балагана бабка Оксинья и, с кряхтеньем поднявшись с чурбана, зашлепала босыми ногами по утрамбованному земляному полу. На вид ей под сто. Сгорбленная, морщинистая, с ввалившимся беззубым ртом, она подошла к выходу, перекрестилась: — Любо-то стало как! Ну и слава Христу…
— Теперя, после эдакого-то дожжа, все побуровит в рост: и трава-мурава, и хлебец-кормилец наш, огурчики, в лесу грибки! Теперя уж с голоду не помрем! — забасил Пантелей, тоже выходя из балагана.
Пантелей подошел к телеге, приподнял мокрую рогожу и посмотрел на убитого. Лицо его передернулось. Сощурив глаза, он опустил угол рогожи обратно, перекрестился. Увидев вышедшего из балагана Павку, ухватив его за руку, начал шептать:
— Эх ты, дурна башка! Пошто себя смотрителю-то оказал? Да знаешь ли, кака работа на той фабрике? Хуже, чем на огневой печи! Знавал я одного оттудова, так он заживо сгнил… Вре́дна работа тамо, пять-шесть годов — и люди начинают кровью харкать, исходят кашлем. Каменна-то пыль в нутре человека хуже всякой болезни! А ты… Дурна у тя, парень, башка, вот те пра! Подумал бы сам, для чо это тебе? Вот доложит он барину, и тот зашлет тебя на гранилку, али ишшо подале, в шахту камни энти копать. И только родны-то тебя видали! Муторно тут у нас, верно, а на чужбине-то, паря, ишшо тошней. Верь мне! Туто ты хоть промежду своих… — Пантелей приметил краем глаза вышедшего смотрителя со стражниками и смолк…
Стражники подошли к лошади с телегой, начали ее отвязывать. Горбунов стоит подле балагана и осматривает прииск, по которому начал рассыпаться народ. Где-то в глубине леса тоскливо закуковала кукушка.
Диковина
Небо голубеет умыто и ласково. От лесов тянет настоем трав и хвои. Земля дышит прохладой. Лес по склонам гор окрасился всеми тонами влажной зелени, а в тех местах, где еще сохранились от вырубки ели, он кажется подернутым серебристою дымкой. Пролетая над прииском, самодовольно каркнул ворон.
Павка с Марфуткой быстро навели на своем участке порядок: засыпали в запруде промоину, установили на место желоб для подачи из запруды воды на грохот и сели полдничать, поджидая, когда в ней поднимется вода до необходимого уровня.
Придерживая живот, осторожно ступая, подошла Фекла и тоже, присев подле них, начала развязывать принесенную назад кошелку с провизией.
Подъехал с песком Антипка, сообщил новость:
— У Сана Косого всю вашгерду громом вдребезги разнесло! Единой щепочки не оставило!
К нему подошла Марфутка и нежно погладила его по коленке.
— Ну и умница же ты у нас, Антипушко! И все-то наперед старших узнаешь! Да как же они теперь без вашгерды-то?
— Будут новую ладить.
— Давай, братик мой, пособлю тебе слезть. Идем полдничать.
Антипка, входя в свою роль, нахмурился, отдернул ногу.
— Ишь хватилася! Я дома был, утрешню кашу поел. А вам всем хлеб да соль! Я ведь не ты, по чужим балаганам шататься не буду. — Антипка с каким-то презрением кивнул головой в сторону Павки.
Марфутка в удивлении всплеснула руками.
— Да как же так, братец ты мой! Много ль каши-то в чугуне оставалось? А у меня тут тебе припасен хлебца кусочек, зеленый лучок…
Антипка по-отцовски скособочил бровь.
— Ну, девка, и бестолкова же ты! Тебе сказано — полдничал я! — он деловито разобрал повод. — Выгружайте, а то недосуг. Дело-то ждать не может! И так из-за грозы без намыва будем…
Пришлось Павке с Марфуткой отложить еду и взяться за лопаты. Антипкина таратайка быстро опустела. Но Антипка не отъезжал, делая вид, что заприметил что-то неладное с хомутом.
— А орёлка-то убиенного опознали. С нашинского заводу он — Мишкой Котом кликался. Н-но-о, удалой-вороной, будя стоять-то! Не наробились мы с тобой, а уж с бабами болтовню развели!
Наскоро перекусив, дружно принялись за работу: Марфутка, как всегда, взялась за лопату, а Павка с Феклой за скребки. Из желоба потекла мутной струйкой не устоявшаяся еще в запруде вода.
— Мывкой стала порода-то! — улыбнулась Фекла.
Щеки ее разрумянились, на земле она стоит твердо. Легче стало ей после грозы.
Мокрые песок, глина, земля размываются хорошо и податливо, только успевай подкидывать Марфутка на грохот. Обмытые камни и галя просматриваются всеми своими цветами, прожилочками, оттенками. Но рассматривать их Павке теперь недосуг, и он только мимолетно задерживает внимание на отдельных камнях, мгновенно решая, положить ли заинтересовавшие к вашгерду или отшвырнуть в сторону. Размываемый песок искрится, поблескивает многочисленными обломками кварца. Обманчиво сверкает желтизной великое множество чешуек слюды — в первое время Павка с Марфуткой были убеждены, что это малые золотиночки. Они даже пытались вылавливать их, но из этой затеи ничего не получилось. Павка уже привык и не обращает на ложный искряк никакого внимания. А вот увиденные сегодня самоцветы Мишки Кота засели в его голову накрепко. Вот бы засверкали они, засияли под солнечными лучами! Павка даже зажмурил на миг глаза, воображая, как заиграли бы фиолетово, огненно, ярко-красно те камушки…