Эти же немцы сообщили Горбунову о том, что будто после встречи и бесед с герром профессором граф Полье увлекся минералогией, нанял хотя еще и молодого, но весьма разбирающегося в камнях немчика и что поехали они сопровождать экспедицию из ученых немцев тех через Нижний Новгород на Казань-город, а уж после того соизволит граф заявиться сюда собственной персоною…
Такие сообщения расстроили Горбунова. Надеясь, что граф распорядился о повторной промывке песков не подумавши, Горбунов тут же отписал ему, что такое дело немыслимо: где возьмешь людей и какой резон, коли и так люди стараются, на оба промысла все подключены! И что повторный промыв делают в тех случаях, когда оскудела россыпь и ее в пору закрывать… Ответ был гневный и категоричный: привлечь к повторной промывке песков всех без исключения, определив на подвоз песков малолетних и к посильному делу — брюхатых баб…
Петр Максимович — человек нанятый, и перечить в таком деле хозяину у него нету прав. А насчет камней — воля барская, пусть потешится!
Не одиножды он показывал этому графу бестолковому вымываемые из песков хрусталь, кварцы, колчедан, толковал ему предостаточно о непригодности их как в поделочном, так и в ограночном ремесле! Ну, встречаются еще уваровит с аширитом, так ведь качество никудышное! И неужели он, Петр Горбунов, проработавший на золоте и камнях уже столько лет, обучившийся минералогии у известных екатеринбургских мастеров, разбирается в камнях хуже Гумбольдта?! Верно, слыхал о человеке том, но, может, тот и великий спец по чужим местам, а на Урале-то он не бывал, и ему ль судить прежде времени об аналогии?
Обидно за себя стало смотрителю. Но что поделаешь? Может, где и найдут алмазы, но не здесь же на приисках…
И всем работающим на приисках Горбунов велел выбирать из промываемых песков блестящие, разноцветные, как прозрачные, так и темные камни, галечник и предъявлять оные в конце дня ему на обозрение. А уж он и порешит — выбрасывать ли их в отвал или складывать в специальный ларь для хранения, что поставлены в балаганах надзирателей того и иного прииска…
Напившись квасу, Петр Максимович достал из кармана шаровар золотые часы — подарок графа, щелкнул крышкой, время посмотрел. Усевшись за стол, порылся в бумагах, но отложил их в сторону, вновь задумался, трубку раскурил.
— Кони запряжены, Петро Максимович! Вели подавать? — появился в дверях Тишка.
— Что? — очнулся от задумчивости Горбунов и махнул рукой. — Пусть ждет. Недосуг пока!
Не так камни и остальное все волнует Горбунова сейчас, а как бы не нагрянул граф сюда в эти дни, когда сам смотритель, без хозяйского ведома, на свой страх и риск, половину приискового народу распустил домой: страда приспичила сенокосная и у баб в огородах дел невпроворот — гряды заросли, огуречную рассаду пора высадить, на полях сорняки повылазили… Хоть золото и надо добывать, а людишкам как же быть без пропитания? Граф о них и не думает! Какое ему до того дело, как им зиму жить…
Слава о том, что Горбунов дает послабление народу приисковому, дохаживала не раз до хозяина, за что тот и пробовал его прорабатывать. А потом сказал: «Н-ну-с, смотри, поступай как думаешь. Н-но добычу золота не снижать! За нее с тебя будет стро-огий спрос!» Вот и приходится теперь Петру Максимовичу вертеться как меж двух огней.
Павкина артелка
Адольфовский прииск развернулся в узком логу, где не так давно еще зайцы бегали, росли сплошь ивняк с ольхой, осока да смородинник, лопухи с крапивою, а теперь все это вырезано и вырублено, по дну лога на версту кучами песок, галька, шурфы пробные.
Из ям-выработок, словно из-под земли, лохматые крестьянские лошади с трудом выволакивают груженые двухколесные таратайки. Старатели рассыпались по прииску пестрыми артелками. Грязные, усталые и обозленные, долбят они ломами и кайлами то, что не поддается лопате, перемывают пески, кляня золото и хозяина. Но нет-нет да где-нибудь и затянет кто-то из парней песенку, или захохочут вдруг парни с девками. Не по нутру такое старикам: ишь, развеселилися, окаянные, скоро же позабылось им, как сгоняли сюда народ деревнями целыми, да как выли в ту пору на разные голоса бабы с девками, да как понуро тянулись к новой каторге обозы длинные с курами и телятами, с немудреным скарбом да с детишками…
Павке Попову четырнадцать лет. Но выглядит он взрослее и грудью пошире иных своих сверстников. Ходит без рубахи, с завернутыми штанинами, босым. Побурел от солнечного загара, брови выцвели. Волосы мягкие, цвета спелой ржи, а глаза голубые-голубые и чистые, как топаз. Любая работа в руках парня ладится. Может, этим, а может, иным чем, но заслужил он внимание приискового смотрителя, и тот поставил Павку к вашгерду[5] за артельного. А в артели у него шесть душ: рябая Фекла, пятнадцатилетняя Марфутка, две молодухи погрузчицы да два голопузых подвозчика. Погрузчицы работают вдали у отвалов, а у вашгерда только Павка с Феклой и Марфуткою. Марфутка набрасывает на грохот[6] песок, а Павка с Феклой аккуратно растирают его.
5
6