Не сойдя с гнедого, путник запоздалый
застучал в ворота, скорый да удалый.
Стукнет раз, а дважды будит громким
криком:
«Эй, проснись, открой мне, слышишь ли,
Аглика!
«Кто стучит?» — «Павлета, прямо
из Царыграда
прискакал с приветом. Или ты не рада?»
Видно, над юнаком сатана смеется:
голос незнакомый и дрожит, и рвется.
«Грешники с кладбища, упыри ночные
рыщут в эту пору да бродяги злые.
Лучше убирайся ко двору другому,
а не то я кликну деверей из дому».
Гневом и обидой взор орлиный блещет,
глух дрожащий голос, грудь в огне трепещет.
«Двери поцелую — их охватить пламень,
или у любимой не душа, а камень?»
Грудь готова лопнуть - так в ней сердце
бьется,
незнакомый голос и дрожит, и рвется.
Шепотом Аглика, словно в жажде лютой,
молвит из-за двери: «Не лукавь, не путай.
Лги, да знай же меру! Если ты — Павлета,
а не лжец несчастный, чем докажешь это?»
«Пять годов бродил я... В стороне далекой
мне всегда светили два небесных ока».
«Очи? Да в селе их каждый встречный
знает!
А вот что Павлете одному сияет?»
«Лик твой — как подснежник
бело-золотистый,
стан — как тополь стройный средь равнины
чистой».
«Что ж, и это многих хлопцев сна лишало,
сколько их порог мой даром обивало».
«А пятно над грудью — бархатной луною?...
И венец над нею, он оставлен мною,
помнишь, первой ночью... С той поры
недаром
на устах Павлеты шрам, как от удара».
Дверь открылась настежь... И на грудь
юнака
бросилась Аглика, не пугаясь мрака.