Федя молчит, соображая что-то.
— А ты не пионер! Вот! — говорит он.
Павел сидит молча. Густые тёмные брови чуть срослись на переносице. Над правой бровью подрагивает родинка. Он мучительно думает: как это так — на собрании одно, а в жизни другое?
Дед Серёга весело кивает Павлу:
— Федюшке-то пить нельзя, а старшому приучаться можно.
Трофим пьяно улыбается, тянется к Павлу, обнимает:
— Сынок, поди ко мне, милый…
Он горячий и потный, от него резко пахнет водкой, но Павел так поражён этой неожиданной лаской отца, что льнёт к нему и говорит тихо и растроганно:
— Папанька… папанька…
Мать, улыбаясь, смотрит на них.
— Давно бы так… А то совсем забыл, как детей любить надо.
Отец целует мальчика мокрыми губами, подсовывает ему стакан:
— Выпей, сынок, за папаньку. За папанькино здоровье!
— Ему нельзя, дядя Трофим: он пионер, — кривится Данила.
— Трофим! Рехнулся, что ли? Мальчишке тринадцать лет… Не слушай его, Пашутка! — кричит Татьяна.
Но Павел нерешительно берёт стакан:
— Подожди, мам… Ведь за папаньку!
Татьяна гневно кричит:
— Трофим!
— Ну ладно, ладно, не буду… — виновато посмеивается отец. — Давай, Таня, чаю…
— То-то — чаю… — Татьяна успокоенно улыбается, осторожно отстраняет прижавшегося к ней Романа и привычными движениями убирает со стола.
— Чай, — говорит дед. — его хорошо со сладким пить. А что у вас к чаю есть?
— Есть кое-что, — зевает Трофим, подмигивая Феде. — Есть сладкое.
Он, покачиваясь, выходит из-за стола, распахивает дверцы шкафа.
— Конфеты! — счастливо визжит Федя.
— С начинкой! — Трофим прищёлкивает языком и, помахивая кульком, закатывается вдруг хриплым смехом. — Привезли сегодня в кооператив, ну, я и взял. А главное — никакого расхода! Председатель совета!
Он сунул детям по две конфеты. Федя быстро нагнулся над столом и прихлопнул конфеты ладонью, будто это жучки, собирающиеся улететь. Потом взглянул на старшего брата. Павел сидел покрасневший и мрачный. Он не прикасался к конфетам.
— Я не буду их есть, — тихо проговорил Павел.
— Тогда и я не буду… — сказал Федя.
Все посмотрели на Павла. Отец сощурил один глаз:
— Почему же это ты не будешь их есть?
Павел молчал.
— Ну?
— Потому что… потому что…
— Почему?
Павел ногой нащупал под столом планку, соображая, будет ли она мешать, если понадобится бежать.
— Потому что…Зачем ты брал конфеты? — выпалил он, краснея ещё больше. — Взял, а денег не платил!
— А денег не платил… — слабо, как эхо, повторил Федя.
— Паша! — вскрикнула мать.
Дед Серёга зашевелился, покачал головой:
— Неладно ты, внучек, про отца говоришь!
— А пускай он не делает, что не полагается! Он думает, что председатель, так ему всё можно!
Трофим сурово сдвинул брови.
— Так… — заговорил он в тишине, растягивая слова. — Выходит, стало быть, по-твоему, я — вор?
Он рывком сдёрнул с рубахи ремень.
— Брось, Трофим! — Дед удержал его за рубаху. — Слышишь, брось! Мал он, зелен… Вырастет — поумнеет.
— Так я тебе покажу, какой я вор! — Трофим рванул затрещавшую рубаху из рук деда, шагнул к сыну.
Татьяна вскочила, стала перед мужем:
— Не тронь Пашку! Слышишь? Не тронь!
Он грубо толкнул жену, взмахнул ремнём.
Павел ждал этого движения и, согнувшись, скользнул в сторону. Ремень стегнул по скамейке. Мальчик распахнул окно, выпрыгнул в темноту.
С крыльца сбежал всхлипывающий Федя, подошёл к брату:
— Пашк… побил больно.
Потом вышел дед, окликнул Павла:
— Дурень, ведь отец-то пошутил… — Он протянул мальчику конфету: — Возьми. А ночевать, ребятки, вы нынче ко мне идите, а то прибьёт вас отец. Смотри — расходился… Да возьми конфету, ведь пошутил он.
Павел в нерешительности помедлил, но конфету всё-таки взял.
3
Высокий, широкоплечий Василий Потупчик вышел на крыльцо. Щуря глаз, взглянул на небо.
На крыльце сидела его дочка, тринадцатилетняя Мотя. Рядом с ней — на корточках Павел и Яков. Все трое что-то горячо обсуждали. Увидев Потупчика, они замолчали.
— Папанька, ты чего смотришь? — спросила Мотя.
— Снова дождь собирается. — Он почесал рыжую бороду — Хотел на ночь к озеру идти — не придётся. А вы чего тут заговорничаете?
— Да так, про разные дела.
— Дела! Смотри, какие люди деловитые! — Он басисто рассмеялся.
Ребята продолжали разговаривать вполголоса, нетерпеливо перебивая друг друга. Звякнула калитка. Босоногая Мотя прыгнула с крыльца навстречу вошедшему человеку.
— Товарищ Дымов!
— А-а, Мотя! — Человек улыбнулся, блеснув крепкими зубами.
Он был молод, плечист, в белой рубашке с расстёгнутым воротом, в скрипучих сапогах.
Из двери высунулся Потупчик, приветливо забасил:
— Вот хорошо, и квартирант пришёл! Как раз к ужину.
Павел выступил вперёд, сказал смущённо:
— Товарищ Дымов, мы к вам по одному делу…
— По какому, Паша? Я слушаю.
Он сел на порожек, забарабанил по холщёвому портфелю пальцами, с интересом посматривая на ребят.
— Мы про избу-читальню, — начал Павел. — Она всё равно сейчас заколочена. Как учительница на каникулы уехала, так её и заколотили. Мы хотим там пионерский клуб устроить.
— Клуб?
Дымов задумался. Два дня назад он приехал в Герасимовку из районного центра проверить, как сельсовет готовится к хлебозаготовкам. Он не собирался здесь задерживаться: в райкоме партии считали, что Трофим Морозов хороший председатель и сумеет сам объяснить населению, как важно продать государству хлебные излишки. Но оказалось, что дела в Герасимовке неважные. Обрадовались приезду нового человека, кажется, больше всего ребятишки. Славный народ!
— Так ты, Паша, говоришь — клуб? — Дымов снял кепку, задумчиво провёл рукой по волосам. Хорошее дело… Только нужно прежде всего открыть избу-читальню. Сколько у вас пионеров?
— Одиннадцать, — поспешно ответил Яков. — А вот он, Пашка, у нас, это самое, вожак.
— Ну вот, — улыбнулся Дымов, — вас только одиннадцать, а в деревне сколько народу! Как же всех оставлять без избы-читальни? Выбирайте на пионерском сборе толкового пионера, и пусть он открывает избу-читальню.
— Вот её, — Павел кивнул на Мотю.
— Мотю? Хорошо! Значит, будешь ты, Мотя, временно исполняющей обязанности заведующего избой-читальней. А? — улыбнулся Дымов. Он обнял Павла. — А вы помогайте ей, ладно? Дежурить по очереди — раз. Выпишем газеты, журналы, книжки — два. Ну, а в той же избе и вам, пионерам, можно собираться…