— Подглядываешь, коммунист! — Грохоча досками, он взлетает над забором.
Но Павел уже исчез.
Дед Серёга и Кулуканов недвижно стоят посреди двора, расставив ноги.
— Кто? — бормочет дед.
— Пашка!
Кулуканов срывается с места, хватает деда Серёгу руками, трясёт. Голос у него шипит, прерывается:
— Если какого уполномоченного из района присылают, не страшно: уедет сам. А тут свои глаза! Под боком! От них никуда не скроешься!
Дед не двигается.
— Слышишь, Серёга?
Дед говорит тихо и чётко:
— Убью!..
Кулуканов наклоняется к Даниле:
— Я тебе давал… И ещё дам… Выследить его надо… и конец!
… Днём комиссия из сельсовета во главе с Потупчиком сделала обыск во дворе деда. Хлеб нашли. Нашли в сарае и кулукановский ходок.
7
На болоте созрела клюква. Стайками и в одиночку на болото бегали герасимовские ребятишки, возвращались с полными кошёлками и оскоминой на зубах.
Среди дня Павел и Федя собрались по ягоды.
По-осеннему сквозил лес. В воздухе вилась шёлковая паутина.
…Запыхавшийся Данила прибежал в избу к деду:
— Ушёл на болото… За клюквой…
Дед торопливо заходил по комнате, бормоча что-то. Потом остановился, словно устал.
— Данила, — сказал он тихо, — дай его…
— Кого? — так же тихо спросил Данила.
— Нож.
Данила стучал зубами.
— Он… не один пошёл…
— С кем?
— С Федькой. Выдаст…
Дед вздрогнул.
— Обоих! Ну, ступай же! Чего встал, собачий сын?! Стой! Я с тобой пойду…
Бабка Ксения смотрела вслед и крестилась.
… Усталые мальчики возвращались домой. Федя всю дорогу тараторил о всякой всячине. Павел шёл, задумавшись, отвечал рассеянно.
— Паш, а кто быстрей, волк или заяц?
— Волк, наверное.
В берёзовых зарослях, где разветвляется тропинка, увидели вдруг деда Серёгу и Данилу. Павел задержал шаг.
— Паш… Данила драться не полезет? — тревожно спросил Федя.
— Побоится при деде. — Павел всматривался вперёд. — А ты иди сзади, отстань шагов на десять.
Он медленно приближался к старику.
— Набрали ягод, внучек? — голос у деда сиплый, ласковый.
— Ага.
— Ну-ка, покажь… Хватит на деда дуться-то…
Павел обрадованно заулыбался, снял с плеча мешок.
— Да я не дуюсь, дедуня… Смотри, какая клюква. Крупная!
Он открыл мешок, поднял на деда глаза и отшатнулся: серое лицо старика было искажено ненавистью.
— Дедуня, пусти руку… Больно!
Тут мальчик увидел в другой руке деда нож, рванулся, закричал:
— Федя, братко, беги! Беги, братко!..
Данила тремя прыжками догнал Федю…
…На третий день искать братьев в лес пошла вся деревня. Шли цепью, шумя кустами и ветками, тревожно перекликались.
Тихо и пусто в жёлтом, осеннем лесу.
Мотя бежит мимо осыпающихся осин и берёз, мимо колючих елей, ноги утопают в шуршащих листьях. Рядом скачет мохнатый Кусака.
— Ищи, Кусака, ищи…
Пёс виляет хвостом, смотрит на девочку добрыми глазами.
Она на секунду останавливается, озираясь, облизывает сухие губы и снова бежит, бежит… Сколько она уже бежит? Час? Два? Нет, с ними ничего не случилось. Они у тётки в Тонкой Гривке.
Но почему же мать говорит, что их там нет?
— Ищи, Кусака, ищи!
Но Кусаки нет. Где пёс?
И тут донёсся до неё гулкий собачий лай, от которого, кажется, сердце перестаёт биться и сразу делается холодно.
Задыхаясь, она летит на этот страшный вой, раздвигает кусты. Вот… Мешок, рассыпанные ягоды. И кровь на жёлтых листьях.
Павел лежал на них, разбросав руки.
В отдалении, зарывшись лицом в валежник, лежал маленький Федя. Мотя бросилась прочь от этого места. Из широко открытого рта вырвался длинный стонущий крик:
— А-а-а…
Всё остальное было как в дыму. Она не видела и не слышала, как вынесли из леса тела убитых, как вели в сельсовет упирающегося Данилу, как Данила, заикаясь, бормотал что-то о Кулуканове, о деде. Потом задыхающийся Василий Потупчик приволок в сельсовет бледного Кулуканова.
Одёргивая дрожащими руками поддёвку и презрительно глядя на Данилу и деда, Кулуканов проговорил в тишине:
— Не так сработали… Нужно было в болоте под колоду… тогда б и ворону костей не сыскать!
8
Шёл снег, заметая лес и деревню.
Ветер стучал калиткой, шипел в трубе. Татьяна не слышала его. Металась в постели, и губы шептали в бреду:
— Дети… Паша… Федя…
У постели по очереди дежурили соседки, ухаживали за Романом. В избе было тепло, пахло лекарствами.
Наконец Татьяна открыла глаза. Над ней кто-то заботливо склонился, укутывал одеялом. Она отстранила его, спросила:
— Какой месяц?
— Декабрь.
Татьяна приподняла голову:
— А что… сделали тем?
— Их больше нет…
Татьяна встала, прошла по избе. Роман спал, посапывая. Она подошла к окну, за которым голубел в сумерках снег. Наискось от окна стоит высокий дом с резными воротами. Там жил Кулуканов. Татьяна всматривалась затуманенными глазами в красную вывеску над воротами, разбирала по слогам: «Правление колхоза имени братьев Морозовых».
Глаза заволокло темнотой; не вскрикнув, она тяжело упала на пол.
Скоро ей стало лучше. И однажды в яркий морозный день к ней пришли школьники. Они входили в избу, окружённые холодом и паром, тихие и торжественные. Среди них стояла учительница, молоденькая, ласковая, взволнованная.
Яков и Мотя приблизились к матери. Глотнув воздух, Яков проговорил тихо:
— Тётя Таня… мы… мы… это самое…
Больше он ничего не сказал.
Потом заговорила Зоя Александровна. Торопясь и сбиваясь, учительница рассказывала о том, что дорогое имя пионера Павлика Морозова стало известно всей стране, что она, мать, не осталась забытой в своём горе и правительство назначило ей пожизненную персональную пенсию. И что ей предлагают поселиться в солнечном Крыму, у Чёрного моря, чтобы поправить своё здоровье.
Мать не слышала её слов. Она смотрела в озабоченные и родные лица всех этих молчавших ребят, и ей вдруг жгуче захотелось прижать их всех к своему сердцу.
Учительница, волнуясь, говорила о гордости за Татьяну, за всю Герасимовку, в которой вырос такой отважный мальчик, о том, что миллионы советских ребят будут всегда стремиться быть такими же честными и преданными сынами Родины.
Мать машинально повторила это слово:
— Сынами…
Она вдруг горячо задышала, подошла к ним, протягивая дрожащие руки:
— Ребятушки… родные мои… сыны мои…