— Молодцы!.. До завтра, Зоя Александровна. На собрании встретимся.
Учительница ушла. Все молча стояли у крыльца, прислушиваясь к ее удаляющимся шагам. Потупчик тихо заговорил:
— Конечно, я думаю, трактором пни будет сподручнее корчевать. Плохая у нас земелька. Лучшую Кулуканов да другие такие, как он, забрали себе, заешь их гнус!
— Столько я об этом Кулуканове сегодня наслышался! — качнул головой Дымов.
— Да ведь такой кулачище он, Николай Николаевич!
— А в списках сельсовета середняком числился…
— Записать как угодно можно. Бумага — она все терпит.
Мотя взглянула на Павла, шепнула:
— Ты слышал, Паш?
— Сейчас хлынет, — уклончиво ответил он, глядя на небо. — Я побегу.
Павел перескочил через плетень.
«Чудной какой-то он сегодня, — подумала девочка. — Лихорадка у него, что ли?»
Она вышла на середину двора, запрокинула голову. Крупная холодная капля ударила её по щеке.
Мотя протянула к черному небу руки и тихо запела:
— Дождик, дождик, припусти…
Подошел Дымов и обнял ее за плечи.
— Хорошо как! — он глубоко вдохнул свежий грозовой воздух. — Вот и у меня такая пионерка растет, — задумчиво, ни к кому не обращаясь сказал Дымов.
— А как зовут вашу дочку? — спросила Мотя.
— Как зовут? — рассеянно переспросил он и вдруг громко крикнул ушедшему в избу Потупчику: — Василий Иванович!
— Да, — откликнулся он, выглядая из двери.
— А это правда, Василий Иванович, что Морозов бил сына, когда он в пионеры записался?
— Пашку-то? Люди говорят, бил…
— А мальчик он, кажется, славный.
— Очень душевный парень, не в отца пошел!
Над самыми их головами оглушительно ударил гром, косой дождь тугими струями захлестал по двору. Мотя и Дымов разом вскрикнули. Он, смеясь, схватил девочку за руку:
— Ой, бежим, пионерка! Скорей. А то утонем!
ГЛАВА VIII
НОЧНОЙ ГОСТЬ
Татьяна сидела у окна, вглядываясь в темноту и кутаясь в шаль.
— И где его носит в такую непогоду… Федя!
— Чего, маманька? — откликнулся Федя из соседней комнаты.
— Где Паша?
— С Дымовым заговорился.
— Заговорился! Вон дождь какой находит…
Скрипнула дверь. Она быстро повернулась к порогу, но это вошел Кулуканов.
— Где Трофим? — спросил он глухо, не здороваясь.
— В сельсовете.
— Я подожду.
— Подождите… — пожала она плечами и ушла в соседнюю комнату укладывать спать захныкавшего Романа.
Кулуканов снял картуз, перекрестился и сел к столу, подперев ладонями голову. Долго просидел так, вздрагивая при звуках шагов, изредка доносившихся из-за окна.
В избу быстро вошел, почти вбегал запыхавшийся Данила.
— Дядя Трофим!..
Кулуканов опустил руки.
— В сельсовете. Заработался!.. — тихо, со сдержанной злостью произнес он. — Нагнал на него Дымов страху.
Он медленно поднялся.
— Дрянь дело, Данила!
— А чего?
— А того!.. Не должно быть завтра собрания! Потому конец тогда! Понимаешь? Конец!
— А что сделаешь?
— Придумать надо такое, чтоб собрания не было завтра. Только с Трофимом теперь не договориться, наверно. Запуган!
— Захаркина арестовали, вот и боится.
— Самим бы нам придумать что-нибудь!
— Не знаю…
Неслышно ступая, Кулуканов подошел к двери, что вела в соседнюю комнату, и прикрыл ее. Так же тихо вернулся к Даниле, прошептал:
— Убрать бы Дымова!
Данила молчал, сосредоточенно сдвинув брови.
— Слышишь, Данила?
— Можно убрать, Арсений Игнатьевич… — нерешительно сказал он.
— Сделай, Данилушка! — Кулуканов схватил его за плечи, потряс. — Сделай!
— Не я… — качнул Данила головой. — Есть такой человек. С Кубани переселенный.
— Сегодня надо! Ведь одна ночь осталась! Ежели решит завтра собрание в колхозе жить, тогда поздно будет.
— А человек этот здесь… У нас на огороде. Ему, Арсений Игнатьевич, все нипочем! Бежать он с Урала хочет. И наган у него есть.
— Данилушка!
— Ему бы только удостоверения от Трофима получить. Обещал Трофим… Он тогда сегодня же из района уберется. Сделает все шито-крыто, никто не дознается…
Кулуканов снова потряс Данилу за плечо:
— Как он с Трофимом повидается, сразу же приведи его ко мне.
— Я скажу ему, Арсений Игнатьевич…
— Так и сделаю! Чтоб неповадно было коммунистам в Герасимовку ездить… Где он сейчас, Дымов-то?
— У Потупчика.
— Прямо через окно — и концы в воду! — Кулуканов сжал кулак, резанул, им воздух. — Ночь, как раз подходящая.
Он долго надевал трясущимися руками картуз и, наконец, ушел.
Данила походил по избе, заглянул в соседнюю комнату.
— Ты Пашу не видел? — спросила Татьяна.
— Только мне и дела, что за ним смотреть!
Скоро явился Трофим Морозов, коротко бросил Даниле:
— Ты чего здесь сидишь?
Данила шепнул ему на ухо:
— Хромой пришел…
Трофим испуганно замахал руками:
— Уйди, уйди ты, бога ради, со своим хромым!
— Да ведь ты сам обещал, Дядя Трофим!
— Не вовремя пришел…
— Ведь восемь тысяч, дядя Трофим!
Трофим не ответил. Молча сел на лавку, расстегнул ворот. Ему вдруг стало душно. Восемь тысяч!.. В его воображении рисовались стопки хрустящих под пальцами зеленоватых и розоватых бумажек… деньги… много денег!
Он потер ладонью вспотевшую шею, рывком поднялся.
— Татьяна!
Жена откликнулась из соседней комнаты:
— Ну?
— Возьми детей и ступай к деду.
— Гроза вон какая!
— Идите! — зло крикнул Трофим. — Дела у меня, мешать будете. Быстро только, одним духом.
Он снова потер шею: «Восемь тысяч…»
— Пойдем, Данила. Ты веди его в избу, а я погляжу, нет ли кого на улице.
Они ушли, хлопнув дверью.
Татьяна отвела сонных Романа и Федю к деду и сейчас же вернулась домой. Ее беспокоило — где старший сын? Павел сидел за столом и жадно кусал ломоть хлеба, запивая молоком.
— Тебя, что ж, хворостиной домой надо загонять? Идем к деду.
— Зачем?
— Отец велел. Идем скорей, а то придет, осерчает.
Павел стоял, не двигаясь, занятый своими мыслями.
— Ну идем же, Паша.
Он вдруг сорвался с места, подошел к матери.
— Маманька… К нему хромой кулак с Чернушки придет?
Она рывком притянула к себе сына.
— Пашутка, сынок, не трогай ты отца, не путайся в его дела. Слышишь, сынок? Сердце у меня болит, прибьет он тебя!
Мальчик увидел перед собой бледное лицо матери, ее встревоженные, усталые глаза, и ему вдруг почти до слез стало жалко её. Она потрогала его лоб.
— Постой, да ты что горячий такой?
— Не знаю…
— Ох, горе какое! — вздохнула Татьяна. — Ты уж не ходи никуда. Совсем промок! Раздевайся и ложись.
— Да я ничего, маманька.
— Ложись, ложись… — говорила она, подсаживая сына на печь. — Ну, вот так. А я потом приду, горячим чаем напою. Спи, сынок.
— А папанька?
— Ничего, ничего, ты спи… Спи, милый! Вон какой большой уже вырос, а для матери все маленький…
Татьяна ушла. Павел закрыл глаза, потом снова открыл, поворочался на печи. Его знобило. Мысли в голове такие страшные, неясные, перепутанные — не поймешь, что делать… Да, что делать?
Мальчик слез с печи, надел длиннополую куртку, вышел на крыльцо. Во дворе бесновался ветер. Дождь монотонно шумел вокруг, заглушая гул недалекой тайги. По временам, когда вспыхивала молния, было видно, как под ветром гнутся острые верхушки деревьев. Павел поежился. С крыши за шиворот потекла холодная струйка. Он пробежал по двору и присел за сараем. Глаза привыкли к темноте, и теперь ему хорошо было видно крыльцо.