Данила сказал чуть слышно:
— Утопить никогда не поздно…
Гость сделал вид, что не расслышал, и продолжал глухо:
— У Силина закопанный хлеб нашли, а у Шитракова — оружие. Тоже он устроил — со своими босяками… И в стенгазете опозорил… — У Кулуканова задергалась щека, он потрогал ее пальцами. — Я к вам за помощью… Поможете?
Дед зашевелился:
— Чем можем, Арсений Игнатьевич.
— Так вот… Скоро ко мне придут имущество описывать, чтоб в колхоз передать… — Он вдруг поднялся, сжав губы, шумно задышал через нос. — Не дам проклятым! Ничего не дам! Спалю лучше! И хлеба не дам! Серега, вы с Данилой сегодня в сарае яму выкопайте. Незаметно чтоб… А ночью хлеб перевезем и зароем. У вас искать не станут.
Он тяжело опустился на скамью и, помедлив, прибавил:
— Треть хлеба возьмешь за это себе, Серега.
…Павла ночью разбудил плач Романа. Усталая мать крепко спала — не слышала. Павел спрыгнул с печи, поморщился: ныл обожженный затылок (матери об этом не сказал — не хотел тревожить).
Проснувшийся Роман сидел в деревянной кроватке. Павел присел рядом, укрыл брата одеялом, подумал: «Вырос как Ромка! Надо новую кровать строить». Он слегка покачал ее, замурлыкал:
Зыбаю, позыбаю,
Пошла бабка за рыбою,
Мать — пеленки полоскать,
А я — Рому унимать…
Аа… Аа…
Брат не унимался. Павел в сердцах запел погромче:
Зыбаю, позыбаю,
Пошла бабка за рыбою,
Мать — пеленки полоскать,
А я — за волосы таскать!
Роман заревел на всю избу. Павлу стало жалко братишку. Виновато склонился над кроватью:
— Ромочка, ну спи… Ну спи ж, братик…
Вскочила сонная мать.
— Ох, горе мое! Что же ты не скажешь?
— А он уж засыпает, маманька…
Роман умолк, едва мать прикоснулась к нему. Павел, зевая, отправился спать.
С печи Федя, свесившись, смотрел в окно.
— Чего ты?
— А вон, глянь, что там?
Над двором желтый месяц, и на земле от него светлые полосы. Прямо перед окном — забор деда Сереги. За забором двигаются чьи-то тени.
Павел шмыгнул к двери.
— Ты куда еще? — зашептала мать.
— Сейчас…
Неслышно спустился с крыльца, прильнул к щели забора.
Во дворе деда Сереги фыркают лошади. Трое — дед Серега, Данила, Кулуканов — снимают с ходка полные мешки, торопливо носят в сарай. Бабка Ксения копошится у ворот, никак не может справиться с засовом.
— Паш, а кони-то кулукановские, — слышит Павел шепот за спиной.
Оглянулся — рядом Федя вытягивается на цыпочках.
— Чего ты пришел?
— А ты побежал, и я тоже…
— Ладно, ладно, ступай спать.
Федя послушно уходит. Павел всматривается. Что бы там могло быть? Прячут зерно в яму. У деда столько хлеба нет. Ясно — зерно кулукановское. Вот гады! Сгноить хотят!
Данила возвращается из сарая с пустыми руками, останавливается, будто в раздумье, и вдруг делает скачок к забору.
— Подглядываешь, коммунист! — Грохоча досками, он взлетает над забором.
Но Павел уже исчез.
Дед Серега и Кулуканов недвижно стоят посреди двора, расставив ноги.
— Кто? — бормочет дед.
— Пашка!
Кулуканов срывается с места, хватает деда Серегу руками, трясет. Голос у него шипит, прерывается:
— Если какого уполномоченного из района присылают, не страшно: уедет сам. А тут свои глаза! Под боком! От них никуда не скроешься!
Дед не двигается.
— Слышишь, Серега?
Дед говорит тихо и четко:
— Убью!..
Все молчат. Лишь бабка Ксения что-то шепчет и крестится. Кулуканов наклоняется к Даниле:
— Я тебе давал… и еще дам… Выследить его надо… и конец!
…Днем комиссия из сельсовета во главе с Потупчиком сделала обыск во дворе деда. Хлеб был найден. В сарае нашли и кулукановский ходок.
Глава X
3 СЕНТЯБРЯ 1932 ГОДА
На болоте созрела клюква. Стайками и в одиночку на болото бегали герасимовские ребятишки, возвращались с полными кошелками и оскоминой на зубах.
Среди дня Павел и Федя собрались по ягоды. Сначала зашли за Яковом. Его не оказалось дома. Потом заглянули к Потупчику. Мотя лежала на кровати, кряхтела.
— Чего ты?
— Живот болит, — призналась она горестно, — объелась клюквы…
— А ты б не ела много, — усмехнулся Павел.
— Так она ж вкусная, с сахаром.
Он махнул рукой.
— Идем сами, Федя?
— Идем! — обрадовался брат. — Давай только мешок дома возьмем.
Вышли на улицу. Павлу было весело, и он предложил Феде:
— Бежим наперегонки, братко?
Федя нерешительно взглянул на него:
— Ты все равно перегонишь.
— А ты попробуй!
Он нарочно дал себя обогнать, и Федя, торжествующий, влетел во двор.
— Маманька, я его обогнал! Дай мешок.
Мать понимающе подмигнула Павлу.
— Быстрый стал ты, Федюшка! Допоздна только не ходите, ребятки.
— Мы в Тонкую Гривку махнем, — пошутил Павел, — и у тетки переночуем.
— Вот я вам махну! — погрозила она пальцем. По-осеннему сквозил лес. В воздухе вилась шелковая паутина.
…Запыхавшийся Данила прибежал в избу к деду:
— Ушел на болото… За клюквой…
Дед торопливо заходил по комнате, бормоча что-то. Потом остановился, словно устал.
— Данила, — сказал он тихо, — дай его…
— Кого? — так же тихо спросил Данила.
— Нож.
Данила долго не мог вытащить нож из-за божницы: у него тряслись руки. Наконец выдернул. Дед яростно замахал руками, зашипел:
— Да не этот! Тот, горбатый!
И, не дождавшись, сам выхватил нож из-за иконы.
— Возьми.
Данила стучал зубами:
— Он… не один пошел…
— С кем?
— С Федькой. Выдаст…
Дед вздрогнул.
— Обоих! Ну, ступай же! Чего стал, собачий сын?! Стой! Я с тобой пойду…
Бабка Ксения смотрела вслед и крестилась.
…Усталые мальчики возвращались домой. Федя всю дорогу оживленно тараторил о всякой всячине. Павел шел, задумавшись, отвечал рассеянно.
— Паш, а кто быстрей, волк или заяц?
— Волк, наверное.
— Паш, а когда у вас пионерские галстуки будут?
— Да вот Зоя Александровна обещала в этом году привезти.
В березовых зарослях, где разветвляется тропинка, увидели вдруг деда Серегу и Данилу. Павел задержал шаг.
— Паш… Данила драться не полезет? — тревожно спросил Федя.
— Побоится при деде. — Павел всматривался вперед. — А ты иди сзади, отстань шагов на десять.
Он медленно приближался к старику.
— Набрали ягод, внучек? — Голос у деда сиплый, ласковый.
— Ага.
— Ну-ка, покажь… Хватит на деда дуться-то…
Павел обрадованно заулыбался, снял с плеча мешок.
— Да я не дуюсь, дедуня… Смотри, какая клюква. Крупная!
Он открыл мешок, поднял на деда глаза и отшатнулся: серое лицо старика было искажено ненавистью.
— Дедуня, пусти руку… Больно!
Тут мальчик увидел в другой руке деда нож, рванулся, закричал:
— Федя, братко, беги! Беги, братко!..
Данила тремя прыжками догнал Федю…
На третий день искать братьев в лес пошла вся деревня. Шли цепью, шумя кустами и ветками, тревожно перекликались.
Тихо и пусто в желтом, осеннем лесу.
Мотя бежит мимо осыпающихся осин и берез, мимо колючих елей, ноги утопают в шуршащих листьях. Рядом скачет мохнатый Кусака.
— Ищи, Кусака, ищи…
Пес виляет хвостом, смотрит на девочку добрыми глазами.
Она на секунду останавливается, озираясь, облизывает сухие губы и снова бежит, бежит… Сколько она уже бежит? Час? Два?
Нет, с ними ничего не случилось. Они у тетки в Тонкой Гривке.
Но почему же мать говорит, что их там нет?