– Да, Игорь Сергеевич, гость тут. Ждет. Да, кофе предложила. Хорошо, сейчас все сделаю.
Павлик внимательно смотрел на секретаршу, и потому не пропустил ни легкого румянца, внезапно полыхнувшего на ее щеках, ни искру смешинки в серьезных, если не сказать строгих, глазах. Он встряхнул головой и даже немного расстроился: уж больно хороша была девушка, а едва заметная метаморфоза, произошедшая с ней после звонка, лишь добавила ей очарования. Она подняла глаза на Павлика, и он снова поразился: и смешинка, и румянец исчезли без следа. Взгляд снова стал строгим, деловым и даже, пожалуй, оценивающим. «Ледяное гостеприимство», – почему-то пришло на ум Павлику, и он даже помотал головой, словно отгоняя от себя наваждение.
Девушка вышла из-за стола, и взору Павлика открылась нижняя половина хозяйки приемной, увидеть которую ему удалось лишь мельком, когда он только вошел. Эта нижняя половина, действительно, была что надо, а в сочетании с верхней, разглядеть которую получилось более-менее подробно, все выглядело так, что становилось понятно, как именно родилась поговорка «Ни убавить, ни добавить». Судя по всему, автор ее увидел нечто подобное, совершил несколько итераций в попытке улучшить увиденное, а потом, осознав тщетность и бесперспективность этого занятия, бросил безнадежное дело и ограничился той самой поговоркой для пользы грядущих поколений. «Вот уж правда, – подытожил Павлик, – ни убавить, ни добавить, причем нигде: ни сверху, ни снизу, ни с боков». Везде всего было столько, сколько нужно, и Павлик, сам себе не отдавая отчета, очень быстро провалился в бездумное созерцание открывшейся ему целостности образа хозяйки приемной. Серый костюм в легкую светлую полоску – пиджак и юбка – подчеркивал все, что надо было подчеркнуть, скрывал все, что требовалось скрыть, и оставлял простор для фантазии ровно в таком объеме, что мысли молодого человека моментально приняли направление не совсем приличное. Девушка спокойно стояла и ждала, когда гость закончит осмотр, и лишь курносый и аккуратный носик, казалось, вздернулся еще больше, а в глазах, правда, пока еще едва заметно, посверкивали льдинки.
Павлик внезапно осознал, что пауза затянулась совсем неприлично, покраснел и вскочил с дивана. Секретарша уже направилась к неприметной двери, за которой, как он понял ранее, находился кабинет владельца всего этого великолепия.
– Игорь Сергеевич будет буквально через пять-семь минут, – она слегка повернула голову, и Павлик едва не пустил слюну. В этот момент на нее упали солнечные лучи, и все вместе: грациозный поворот головы, золотой нимб над русыми волосами, непослушная прядь – создало внезапно ощущение, что рядом с ним оказалась некая древняя и чудом ожившая икона, которая за тьму веков стосковалась по живому человеческому общению и начала по этой банальной причине коммуникацию с простыми смертными.
– Игорь Сергеевич просил провести вас к нему, кофе я подам буквально через несколько минут, – девушка открыла дверь и сделала приглашающий жест, предлагая Павлику проходить.
Не без робости тот шагнул в открытый проем и переступил порог кабинета. С первого взгляда ему показалось, что пространство за дверью – точная копия приемной, только большего размера, а мгновение спустя понял, что дело тут в общности концепций: в обеих помещениях было минимум мебели, максимум свободного пространства и много света. Девушка подвела гостя к массивному столу с небольшой приставкой, вокруг которой разместились два внушительных кожаных кресла.
– Присаживайтесь, – она кивнула в их сторону, – Игорь Сергеевич будет с минуты на минуту, кофе сейчас подам.
Она направилась к выходу, а Павлик совершенно неожиданно для себя снова расстроился, резко отвернувшись от соблазнительной картины. Дверь закрылась, и он начал вертеть головой, с интересом разглядывая кабинет. Если приемная была ровным (ну или почти ровным) квадратом, то форма кабинета оказалась, скорее, прямоугольной. «Метров двенадцать в длину, – прикинул Павлик. – Хотя даже больше. А в ширину – метров под десять». Паркетный пол нежился в солнечных лучах, в изобилии проникавших внутрь через панорамные окна, кипельно-белые стены усиливали ощущение открытости и простора. Стол хозяина кабинета расположился прямо напротив входной двери, а то расстояние, что приходилось пройти гостю до него от входа, должно было, очевидно, символизировать долгий и тернистый путь, который преодолел сам владелец всей этой роскоши, прежде чем укорениться в ней и в итоге будто бы парить в восходящих потоках над поверженным городом. Совершенно явной была дороговизна стола, а вот породу дерева благородного коньячного цвета Павлик определить не сумел. Кресло немедленно вызвало ассоциации с троном: массивной горой оно возвышалось над сияющей столешницей, спинка интриговала причудливой резьбой и парой каких-то непонятных толстых жгутов матово-белого цвета, похожих на сплетенные бивни животного, экзотического и загадочного. По левую руку от стола помещение обрывалось все той же пропастью окна, открывая взору величественную панораму. Справа же, у стены, возвышалась небольшая горка с несколькими фотографиями в рамках и – а вот и они! – безделушками. Поверхность стола, точно так же, как и в кабинете красивой секретарши, смело можно было бы назвать пустой, если не считать большого монитора, перекидного календаря да письменного прибора, мастерски выполненного из какого-то зеленого камня. Над креслом-троном висел портрет президента в одном из самых его узнаваемых образов: камуфляжные штаны, серая футболка с короткими рукавами, открывающая сильные и еще не старые руки, знаменитая панама. Президент смотрел на Павлика требовательно, и в то же время в глазах затаилась едва заметная смешинка. Весь его облик, казалось, говорил, что всех сукиных детей он видит насквозь и даже на отдыхе вынужден бдить интересы Родины и мира.