– А он что? – хозяин кабинета улыбался и вовсю получал от беседы нескрываемое удовольствие.
– Да ничего, – Павлик опять махнул рукой, – снова начал ужом на сковороде елозить. Я уже ему – совсем прямо, как к стене припер, чтобы уж ни в сторону, ни назад. Вон, говорю, похороны у вас – через день на кладбище. Отпеваете, хороните, народ причитает, плачет. И все стоны сплошные: представился-де раб божий. «А кто представился-то, – спрашиваю, – в результате, если живет-то у вас в христианстве душа?» Так он мне, – Павлик аж прыснул, – и заряди в ответ: «Один, – говорит, – помер, человек который. А душа, конечно, вечная»…
– А вы? – Игорь Сергеевич просиял улыбкой и глотнул из бокала.
– Да ему тогда совсем «карачун» пришел, – Павлик снова повеселел. – Я ж его к стене окончательно-то и припер. Кто, спрашиваю, живет-то у вас, отец святой, в итоге – человек или душа эта ваша, вечное не пойми что? А он мне в ответ: оба, говорит, живут. И человек живет, и душа. Один, говорит, помирает, а вторая – вечная! Но тут-то я, конечно, – он немножко смущенно потупился, – постебался над ним всласть. Да и как не стебаться, если у него каша такая в голове! Двое у него живут! – Павлик хмыкнул, – Каким образом живут, спрашивается? Если человек живет, что тогда душа делает? А если душа живет, то человек тогда чем занят? Короче, Игорь Сергеевич, у отца Фармазона фарш в голове сплошной, если разбираться начать. Нету у него ни знаний, ни веры настоящей! Одни концепции сложносочиненные и мертвые, от которых ни ему самому не легче, ни пастве его. Я вам его потому в пример и привел, когда о концепциях бесполезных говорил, пусть и нарядных, на первый взгляд, и жизнеутверждающих.
– Ну ладно, отец Фармазон ваш – понятно, – хозяин кабинета улыбаться не переставал, но и отступаться тоже не собирался, – Хорошо-хорошо, не ваш он, отец этот. А вы тогда как себя определяете? Если душа вас не устраивает?
– Тайна, – Павлик кинул взгляд за спину Игоря Сергеевича на картину неизвестного художника, – Тайна и есть, одним словом. Ни определить, ни ярлык навесить… По-другому и не скажешь…
– Разницы, честно говоря, не вижу. Отец Фармазон про душу ничего сказать не смог, так и вы про тайну вашу ничего толком объяснить не можете? Разница-то в чем, не улавливаю?
– А тут не в названии дело и не в определении. Тут вопрос вообще в другом: чувствуете вы себя или нет. Душа там или тайна – это вопрос терминов, согласен. Важно, чувствуете вы эту душу или, если хотите – тайну, или нет. Если чувствуете – вам пофиг, как называется это, а если нет – хоть синхрофазотроном назовите да описание дайте на пятьсот страниц, что толку-то от того?
Игорь Сергеевич смотрел теперь с сомнением.
– А как вы себя чувствуете-то? Тайну эту вашу то есть?
– Никак, – Павлик убежденно помотал головой. – Я ее, тайну то есть, вообще никак не чувствую и не могу, – он улыбнулся. – А вот она – тайна то есть – вполне себе чувствует себя. Временами, конечно, – он нахмурился и снова бросил взгляд на картину, – Временами, Игорь Сергеевич, тайна себя помнит и чувствует. А потом – хлоп! – и опять амнезия. И все – конец тайне, а она опять себя Павликом ощущает. И тут бейся – не бейся, а кроме слова «тайна» уже ничего и не остается. Одни воспоминания смутные, – он искоса посмотрел на собеседника и развел руками.
– Мда… В загадочном мире вы живете! Кришна, Иегова, рептилоиды, еще тайна эта ваша…
Павлик заерзал в кресле и немного подался вперед:
– А вы, как я понимаю, не верите?
Хозяин кабинета добродушно рассмеялся:
– Я – нет. Извините, конечно, если не оправдал надежд ваших, но я – нет. Я себя к прогрессивному человечеству, как принято говорить, отношу: наука, торжество разума и все такое прочее. Разочаровал?
– Да нет, – Павлик мотнул головой, – Я так и думал, в общем. Только у вас, извините, прогресс какой-то странный очень выходит. Как вы выразились…
– Почему – странный? – Игорь Сергеевич недоуменно пожал плечами.
– Как почему? По определению, разумеется. Наука эта, которая вместе с прогрессом и разумом торжествует, – это же недоразумение сплошное, если пристально с этим вопросом разбираться! Если хотите мое мнение знать, так это от глупости собственной наука ваша торжествует. От невежества своего! Знаете, как это иначе называется? Торжество воинствующего невежества! Вот это как раз про науку вашу! Впрочем, – он лукаво прищурился и даже подмигнул, – вы мне лучше сами, без науки скажите, – он мотнул головой в сторону окна. – А вот это все, по вашему, как тогда нарисовалось? Ну организовалось, в смысле, как это вот великолепие?