– Офигеть, какая у вас амнезия удобная, отец Иммануил! Кусанаги свою помните, звезды с луной помните, машины с гражданами опять помните, а потом у вас провал какой-то спасительный! Я вам что, следователь, что ли?! Вы мне ответьте со всей космической прямотой: рубили машины или нет?!
– Рубил, Павел, – признался совсем поникший отец Иммануил: его плечи печально обвисли, а вся монументальная фигура источала горькое отчаяние. – Как еще объяснить можно, что от катаны моей одно воспоминание осталось? Видимо, рубил, как участковый мне с утра рассказывать начал…
– Вы подождите, святой отец, с участковым вашим! Вечер чем закончился, я понять не могу? Ну хорошо, очнулись вы после провала, музыка орет, стекол осколки, а вы-то что? Дальше что происходило?
– Как что? Домой пошел, естественно. Я же в шоке был, Павел! Да и вокруг – никого, что мне там делать то было?
– Угу, значит скрылись с места преступления, – Павлик покивал, после он наморщил лоб, прищелкнул пальцами и подался всем корпусом вперед, с подозрением глядя на рассказчика. – Слушайте, я теперь вот одного понять не могу: как такое забыть можно? Я имею в виду тот момент дивный, когда вы машины катаной-то в капусту… того?.. Это ж гитлер капут просто – машины мечом кромсать! Машины-то хоть какие были, помните?
– Помню. Одна – копия той, что перед входом стоит.
– Что?! Отец Иммануил, вы что-то путаете, наверное? Как это «копия той, что перед входом»?!
– Ничего я не путаю, – отец Иммануил насупился еще больше и опять принялся нервно дергать себя за бороду, словно это могло ему волшебным образом помочь устоять перед натиском сыпавшихся на него вопросов. – Чего мне путать-то?.. Такую захочешь – не перепутаешь. Я же, как увидел на площади джип этот, так сразу подумал, что это за мной явились. Одна мысль была: как вычислить-то смогли, негодяи? Григорию еще сказал: уходи, дескать, враги пришли. А он-то мне и говорит, что его на этой машине двое в субботу катали. Один молодой, говорит, второй – в возрасте. Я ж в кафе-то как оказался? Если вы, думаю, значит, Господа это длань, а уж если эти, – отец Иммануил набычился, а руки его сжались в кулаки, – значит, бой свой последний тут и приму. Зашли, а вот они – вы!
– Какой бой?! Какой, на хрен, бой?! – Павлик снова схватился руками за голову и тихонечко заскулил, с подозрением разглядывая разгоряченного воспоминаниями отца Иммануила. – Вы что, в натуре, «гелик» чей-то катаной своей изувечили?
– Выходит, так.
– Нет! – Павлик неистово затряс головой и кинул взгляд в сторону третьего участника беседы, который за все это время не проронил ни единого звука, но когда он посмотрел на Игоря Сергеевича, то, к своему удивлению, не обнаружил на лице его ни следа тревоги или хотя бы приличествующего ситуации волнения. Наоборот, хозяин жизни с легкой полуулыбкой, похоже, наслаждался повествованием и не думал кручиниться о жизненных перспективах самого рассказчика. Павлик обреченно перевел взгляд на притихшего святого отца. – Это кошмар какой-то!.. А вторую машину помните? Вы ее тоже рубили или как?
– Говорят.
– Опять «говорят»! Вы мне сами скажите, а что другие говорят, мне до лампочки! Что за машина-то вторая была?
– Говорят, «Бентли».
– Какая?! – Павлик опять стал белее мела. Трясущимися руками он нашарил пачку сигарет, вынул одну и прикурил, хотя и с четвертой попытки, но после нескольких коротких и нервных затяжек он вдруг стал невероятно спокоен и даже безучастен и отстранен, будто враз потерял способность испытывать какие-либо эмоции. – «Бентли», значит, говорите, ну-ну… – он покрутил головой и задумчиво оглядел понурого отца Иммануила, а потом, видимо, что-то вспомнив, несколько раз щелкнул пальцами, привлекая внимание приунывшего рассказчика. – Святой отец, а что за люди-то в машинах были, помните? Кто хоть они выглядели?
– Кто – не знаю, а так одно могу сказать: не наши.
– Не ваши, отец Иммануил, это, извините, не чьи? Вы что, опять дурака валять собрались? Вы мне прямо скажите: людей-то помните или нет?
– Помню, но плохо. А не наши, значит, не русские. Не славяне одним словом, черные какие-то. Участковый говорит – дагестанцы…
– Кто?! – Павлик поперхнулся дымом и закашлялся. Приведя себя в порядок, он откинулся на спинку стула и несколько минут с каким-то веселым удивлением созерцал потупившегося святого отца. Потом покрутил головой, поморщил лоб и недоверчиво пожал плечами. – Слушайте, воля ваша, конечно, но тут концы с концами не бьются у вас! Я вас неплохо уже знаю, но то, что вы рассказали, оно даже для вас перебором откровенным попахивает. Ну ладно, смеялись над вами граждане, ну ладно, безобразия нарушали ночью, но при всей вашей горячности вы с какого перепуга за катану-то свою взялись? У вас там мимо площадки этой кого только не ходит, и реакция на экзерсисы ваши, думается, у всех нормальных людей плюс минус одна, как в народе говорить принято, но вы же с катаной своей ни за кем еще не гонялись? Милиция когда вас, например, вязала поначалу, вы же им машину не рубили, нет? А что тут-то с вами случилось? Тут же спусковой крючок быть обязан! А у вас покамест что выходит? Сделали замечание гражданину несознательному, а потом – хлобысь! – следующий кадр: «гелик» с «Бентли» – в клочья, а вы с остатками катаны в руках над руинами гордо реете, как буревестник горьковский. Не бьется что-то, святой отец! Вот вы мне хоть что говорите, но умалчиваете вы что-то!.. Или как?