Игорь Сергеевич удивленно посмотрел в ответ и пожал плечами:
– А почему вы так решили, с позволения спросить? У нас с Танюшей исключительно деловые отношения, – при этом он все же несколько неуверенно помотал головой. – Так что это, уж извините, фантазия. Хотя, конечно, и красивая, не спорю.
– А чего мне решать? – Павлик усмехнулся и пожал плечами, – Я вижу. Когда видишь что-то, какие там решения или фантазии могут быть? Когда видишь – так это знание уже прямое, а не догадки.
– И что же вы видите? И почему я тогда ничего не вижу? – собеседник Павлика смотрел на него с веселым интересом. Разговор, похоже, занимал его все больше и больше.
– А что тут удивительного-то? – тот пожал плечами и усмехнулся, – У вас, извините, взгляд давно замылился, а у меня – свежий. Я вам сразу и говорю: было бы только ваше желание. Да и потом, а чего вы, собственно, удивляетесь-то? Вы на себя со стороны посмотрите: мужчина вы видный, обеспеченный, мягко говоря. Харизма есть, обаяние. А она, Танюша ваша, в самом, так сказать, репродуктивном возрасте. Ей сейчас самое время определяться, с кем гнездо вить да как свою жизнь обустраивать. Так что время сейчас во всех смыслах – самое то. И для вас, и для нее!
Игорь Сергеевич захохотал. Хохотал он долго и искренне. Отсмеявшись, он снова потянулся к чаю, однако на полдороге, кажется, передумал и пристально посмотрел на Павлика.
– Слушайте, Павел… – он на секунду запнулся. – А как вы отнесетесь, если я вам предложу коньяку к кофе? – он взглянул на роскошный брегет на запястье. – Время сейчас – обед. У меня-то на сегодня никаких дел уже срочных нет, а вы меня развеселили, признаюсь. Направили мысли в нерабочее русло, – он снова хохотнул, очевидно, что-то вспомнив. – Так что, если позволите…
– Я-то нормально отнесусь, хорошо даже, – Павлик поерзал в кресле, – только вот не лишнее ли оно? У вас, как мне кажется, и своих дел хватает, а тут я еще… Мало того, что пришел зря, время ваше трачу и голову морочу, так вы меня и коньяком еще поить будете…
– Ну, за это вы не переживайте, – Игорь Сергеевич мягко улыбнулся. – А то, что зря пришли, так это вы погодите спешить. У меня вот коллега один утверждает, что зря никто и ни к кому не приходит.
– С этим я согласен. Только…
– Ну вот и чудесно! – Игорь Сергеевич слегка поднял руку, останавливая поток возражений. – Я, с вашего позволения, минут на десять вас покину. Чтобы нам с вами потом не прерываться уже, отдам распоряжения кое-какие вниз по команде, – он подмигнул гостю, поднялся из кресла и направился к выходу из кабинета.
Павлик допил кофе, поставил чашку на столик и тоже выбрался из роскошного седалища. Он развернулся и подошел к окну. На небе ничего не изменилось. На земле, кстати, тоже. Редкие барашки облаков все так же неторопливо плыли по небу. Раздираемая внутренними противоречиями анаконда по-прежнему бесцельно клубилась внизу. Некоторое время Павлик бездумно разглядывал панораму, а потом, движимый внезапным озарением, направился от окна к столу, обошел его и остановился перед картиной, которая привлекла его внимание еще в самом начале.
Картина была довольно большой: около метра в длину и сантиметров восемьдесят в ширину. Огромная пирамида занимала почти все пространство полотна, где-то далеко, на заднем плане, виднелись размытые очертания гор. Пирамиде, как уже отметил в прошлый раз Павлик, неизвестный художник придал довольно таки странный ракурс – массивное сооружение ощутимо кренилось вправо. Словно гигантская невидимая рука толкнула ее в левый бок, а она, хоть и вросла в выжженную солнцем землю за века и тысячелетия, внезапно утеряла точку опоры и теперь в задумчивости балансировала, решая, то ли продолжить начатое падение, то ли собраться с силами и отстоять привычный статус-кво. Клубящееся марево оказалось толпами маленьких человечков, которые будто волны захлестнули подножье могучей твердыни. Люди больше походили на муравьев, штурмом берущих вражеские укрепления, и Павлик отдал должное мастерству художника. С первого взгляда в картине чувствовались странная экспрессия и какая-то тревожная обреченность одновременно. Приглядевшись, молодой человек заметил, что толпы человечков не просто бесцельно роятся вокруг пирамиды, а явно осуществляют заранее продуманный замысел. Бревна или еще какие длинные блоки торчали из марева, то ли подпирая почти невидимый нижний край пирамиды, то ли выполняя другую, неизвестную зрителю функцию. Павлик понял, что толпы человечков-муравьев что-то делают с циклопическим сооружением. «Вот только что? – думал он, с интересом пытаясь проникнуть в замысел неизвестного художника. – То ли опрокинуть собрались, то ли наоборот – удержать эту падающую конструкцию на месте». Почему-то подумалось, что, вероятнее всего, именно удержать. Павлик сам не мог понять, почему у него возникло такое ощущение, а потом сообразил: дело, скорее всего, было именно в ощущении обреченности, которое возникало при первом взгляде на картину. Было похоже, что пирамида таки падала сама, без волевого участия маленького народца, который в меру сил и понимания пытался лишь отсрочить неизбежное, наплывая волнами на гигантское подножие, вооруженный всем, что предоставили близлежащие джунгли и технический прогресс. Из-за приглушенных тонов картины солнца на ней видно не было, но Павлику почему-то стало ясно, что художник изобразил время на закате дня. «А может быть, имелся в виду вовсе и не закат дня, – снова колыхнулось где-то у него внутри, – а закат мира… Точно!» Он тряхнул головой и посмотрел на полотно с новым, внезапно родившимся пониманием. Похоже, картина являла зрителю именно закат мира, а падающая пирамида символизировала крах всего, что было так дорого и значимо для маленьких человечков, пытающихся отсрочить грозный финал.