Суламифь знала, что цитаты из «Песни Песней» у него безошибочное доказательство превосходного настроения духа. Дарси в самом деле приехал очень веселый. Пока он купался, лакей разбирал его чемоданы. Она ждала его в столовой, где стол был накрыт к позднему обеду. Думала, что он, наверное, привез ей подарок; еще ей не сказал: готовил, как всегда в таких случаях, сюрприз. Суламифь просила его выкупаться возможно скорее. «Ну, через час-полтора буду готов», — пошутил он, «Даю тебе двадцать минут. Вообще незачем перед обедом купаться. Самолет не железная дорога, ни копоти, ни пыли», — ответила она. Тоже была в восторге от его возвращения.
Он вышел из ванной через четверть часа в халате. Эту вольность позволял себе только в редких случаях: всегда одевался как следует, «чтобы не опуститься и не потерять уважения к самому себе», объяснял он. Суламифь лукаво думала, что уважения к самому себе у него больше чем достаточно. Но, считаясь во всем с его желаниями, тщательно одевалась к обеду и она, даже тогда, когда гостей не было. Вообще никогда не показывалась ему в сколько-нибудь неряшливом виде. Его желания она угадывала неизменно и во всем другом. Читала те книги, какие полагалось читать, если только они не были уж очень умные и скучные, искусно скрывала скудость своего образования, разговаривала с гостями о политике, литературе, театре вполне прилично, так что ему никогда не приходилось краснеть за нее. Вдобавок она была музыкальна и недурно играла на арфе. Любила этот инструмент с ранних лет и даже целый год зарабатывала им хлеб.
Родилась она в Александрии, ее отец был небогатый еврейский подрядчик. Лет с пятнадцати она была уверена, что выйдет в люди и завоюет своей красотой то, что в романах иногда называлось «правом на счастье». Еще года через три тайком ушла из дому к гастролировавшему тенору, страстно в него влюбилась, услышав, как он на концерте поет арию из «Тоски». С родителями тогда порвала отношения, очень об этом грустила, но своим смелым поступком немного гордилась, певца сердечно любила, угадывала и его желания, умела ублажать газетных рецензентов. Прожили они вместе довольно долго, изъездили всю Северную Африку, денег не отложили, и пришлось расстаться: он должен был уехать на гастроли в Грецию и Турцию, а антрепренер, ссылаясь на скудость сборов, не хотел оплачивать расходы двоих, но при помощи своих связей достал ей место арфистки в дорогом ночном клубе Каира — говорил, что у нее большой талант. Расставаясь с тенором, она долго плакала. Он тоже прослезился, обещал вернуться к ней и на прощание спел ей арию из «Тоски». Больше он не приезжал, вначале писал, но недолго.
В клубе она играла с успехом. Все восхищались ее красотой, приглашали после выступления к столикам и угощали шампанским. Она подсаживалась неохотно и ненадолго; денежные подарки изредка принимала только потому, что на жалованье клубной арфистки прожить было невозможно. Любовников не имела — до появления Дарси.
Это был с обеих сторон coup de foudre[17]. Теперь просто не понимала, как могла любить тенора, хотя он был гораздо моложе и красивее, чем этот французский богач. Восхищалась его умом, остроумием, образованием. Скоро переехала к нему и зажила в роскоши, о которой отроду не мечтала. Жениться Дарси не хотел, но она не теряла надежды. Когда он уезжал, писала ему страстные письма, письмовником не пользовалась, но иногда заглядывала в письма Элоизы. Писала с переводной бумагой и оставляла себе копию: «Он, верно, не сохраняет моих писем?» Если сомневалась в орфографии того или другого слова, писала его неразборчиво: может быть, поставила S, a может, и не поставила. «Чрезвычайно добра, но сама умиляется собственной добротой... И немного умышленно простодушна. Вот как те художники, которые сами себя прозвали «école de peintres naïfs»[18], — с улыбкой думал Дарси.
Он сам приятно удивлялся тому, что она оказалась прекрасной хозяйкой дома. По-французски говорила почти как парижанка. Через полгода он нерешительно взял ее с собой в Париж. Суламифь вполне приемлемо разговаривала с епископами и с актерами, с генералами и со специалистами, с Франсуа Мориаком и с Морисом Шевалье (в доме Дарси, как говорилось, «бывали» все, хотя, разумеется, «все» подбирались в известных пределах). Раз на большом обеде у них встретились египетский и израильский посланники, и она так хорошо их рассадила на математически одинаковом от себя расстоянии, с такой математически одинаковой любезностью говорила с обоими, что Дарси был восхищен. «Ты, верно, врешь: твой отец был не подрядчик, а какой-нибудь герцог!» — сказал он, целуя ее после ухода гостей.