Лонг заказал виски, отпил сразу большой глоток, чуть оживился и даже рассказал об одном столкновении, когда-то случившемся между Бальфуром и Кэмпбел-Баннерманом. Другие тоже выпили, всем стало веселее. Мэрилин очень хорошо рассказывала о своей последней поездке. Упоминала имена Насера, Шепилова, Бен-Гуриона, Неру, Даллеса, Молле, сообщала анекдоты обо всех, называла — правда, скороговоркой — цифры, метрические тонны, баррели. Закончила она свой рассказ лестным отзывом о заслугах Объединенных Наций: они единственная надежда человечества.
— Объединенные Нации, моя дорогая, — сказал Дарси, — действительно уже имеют одну огромную заслугу: они в последнее время совершенно наглядно доказали, что никуда не годятся. Когда-нибудь историк признает чисто комической попытку объединения государств, самая цель которых заключалась в том, чтобы погубить друг друга« Но наряду с указанным мною большим плюсом был и большой минус: ОН своему наглядному доказательству не поверили! Разумеется, эстетически очень жаль, что идея, начавшаяся с Жана Жака Руссо, Лейбница и Канта, закончилась Кришной Меноном, Шепиловым и афро-азиатским блоком. Жаль также, что нельзя создать отдельные афро-азиатские Объединенные Нации. Тогда, может быть, удалось бы и нам создать другие, куда входили бы только свободные и культурные государства. Эти в самом деле могли бы объединиться. Что ж до ваших цифр, дорогая Шехерезада, то из них, по-видимому, следует, что нефть правит миром? Это вполне возможно, впредь до того, как им станут править уран, водород или кобальт»
Мулей-ибн-Йзмаил прислушивался к рассказу журналистки. «Очень умная женщина! И какая красивая!» — думал он. Из ее рассказа узнал кое-что для себя новое. Собственно, о делах Среднего Востока он знал немного. Был в политике новым человеком, вначале очень путался даже в географии и, только когда начал политическую карьеру, зазубрил, что в Ираке столица Багдад, в Сирии Дамаск, в Ливане Бейрут. В кофейнях левого берега Парижа, где он получил политическое образование, этого не знал почти никто, и решительно никто этим не интересовался. Помимо того что ему очень понравилась американка, Мулей, как и Дарси, не любил долго молчать. Он хотел подсесть к разговаривавшим и осуществил это в два темпа: для начала пересел в кресло, оставленное англичанином, раскрыл книгу, ко, не читая, с приятной улыбкой смотрел на Мэрилин. Она тотчас о чем-то ласково его спросила. В ней было природное расположение к людям. Мулей тотчас принял участие в разговоре, затем, к некоторому неудовольствию Дарси и Лонга, сел в их четырехместное отделение. Сообщил, что, хотя в Париже были большие и очень интересные переговоры, он возвращается в Африку с удовольствием. Объяснил почему: всякий человек возвращаете с удовольствием на родину: родина есть родина.
— А что вы читаете?
— Это по-арабски. К сожалению, вы не знаете нашего прекрасного языка. Это гениальная поэма Черкауи «Письмо египетского отца семейства к президенту Трумэну», — ответил Мулей. Дарси усмехнулся, восхищенный заглавием поэмы. — Ах, как жаль, что у меня теперь так мало свободного времени, — сказал Мулей-ибн-Измаил с застенчивым вздохом. — Мне хотелось бы перевести для египетских журналов Маяковского!
— Разве вы владеете польским языком? — осторожно спросила Мэрилин. Мулей снисходительно улыбнулся.
— Маяковский был русский, — пояснил он. — Великий коммунистический поэт. Правда, я и русского языка не знаю» но русские друзья мне обещали помочь.
— Да ведь цензура не пропустит?
— Помилуйте, вы не знаете Бикбаши! Он сам был очень близок к коммунистам, да и теперь им в душе сочувствует. Его любимый композитор Римский-Корсаков.
— Вы очень интересно рассказывали, Шехерезада, — сказал Дарси. — Кого только вы не встречали! Кроме генерала де Голля, — подразнил он ее: знал, что в свое время угрюмый генерал отказал ей в интервью и что она ему этого не прощает, несмотря на свою доброту. — Но неужели вам еще не надоели все эти интервью! Ведь министры в большинстве ограниченные люди.
— Вам просто завидно, Джорджи, что не вы решаете судьбы мира.
— Быть может, я решал бы их не хуже, чем все эти господа во главе с Хрущевым... Кстати, если не секрет, кто этот господин, сидевший там, в третьем ряду. Вы, кажется, с ним поздоровались? — спросил он Мулея.
— Это советский офицер Гранитов, — ответил марокканец. — Он военный инструктор в Египте. Считается у них одним из самых лучших. Очень дельный человек. Можно с ними соглашаться или не соглашаться, но нельзя отрицать, что они фанатики большой идеи, которой принадлежит будущее.